Дороги на Ларедо - Лэрри Макмуртри

Гуднайт редко чувствовал себя так неловко, пытаясь получить нужные ему сведения. Лорена была не из болтливых и не любила демонстрировать свои чувства. Она так вцепилась в край стола, что кончики пальцев у нее побелели, а руки продолжали подрагивать, но на крик она не срывалась и не плакала, хотя и продолжала безмолвствовать.

— У Мокс-Мокса белая кожа, и он маленького роста, — заговорила она. — Один глаз у него косит. Зато другой все время наставлен на тебя, и этого достаточно.

Гуднайт выжидал, стоя у плиты.

Лорена сделала глубокий вдох. Ей показалось, что она задохнется, если не вберет побольше воздуха. Ощущение было такое, как в тот день, когда Синий Селезень переправил ее через Ред-Ривер и отдал в руки Ермсука и Манки Джону со всех их бандой.

Но не Мокс-Мокса. Его тогда еще не было. Он появился позднее, когда именно, она не могла вспомнить. Тогда она не считала дни, ибо не думала остаться в живых, да и не хотела этого или полагала, что не хочет.

Мокс-Мокс приехал с тремя мексиканцами и украденным белым ребенком. Мальчику было лет шесть, и он плакал всю ночь.

Когда Гас Маккрае вызволил ее, она была не в состоянии говорить, и никому с тех пор не рассказывала об этом времени, а если и рассказывала, то лишь немногое.

Она, в частности, никогда никому не говорила о маленьком мальчике.

— Мокс-Мокс хотел сжечь меня, — почти прошептала Лорена. — Я расскажу вам, господин Гуднайт. Сегодня я все расскажу вам. Но больше вы не спрашивайте меня об этом никогда. Договорились?

Гуднайт кивнул.

— Он маленький, — продолжала Лорена. — Совсем не такой, как Синий Селезень. Один глаз у него смотрит в сторону. Он хотел сжечь меня и уже обложил хворостом и полил виски, чтобы я лучше горела. А глаза мне замазал жиром, сообщил, что самые страшные мучения наступают, когда они начинают поджариваться.

— Но он не поджег вас, — вмешался Гуднайт. — Что-то помешало ему, к нашему с вами счастью.

— Синий Селезень не дал ему сжечь меня. Я была нужна ему в качестве приманки. Он дал ему навалить кучу хвороста, облить меня виски и обмазать жиром, но не дал подпалить, потому что хотел использовать меня как наживку, чтобы поймать Гаса Маккрае. Но вместо этого ему самому пришлось уносить ноги, после того как Гас перестрелял половину его выродков.

— А что Мокс-Мокс? — спросил Гуднайт. — Думаю, он не стал ввязываться в бой с капитаном Маккраем, а сбежал так же, как и его хозяин.

— Да… он удрал со своими мексиканцами, — начала Лорена и запнулась.

— Я никогда не рассказывала этого… И не знаю, смогу ли, господин Гуднайт, — проговорила она.

— Не надо, — остановил ее Гуднайт. — Остальное доскажу я. Он не стал жечь вас, но сжег мальчонку, не так ли?

— Откуда вы знаете? — удивленно посмотрела на него Лорена.

— Я нашел то, что осталось от того ребенка, и похоронил его, — сказал Гуднайт. — А через полгода этот дьявол сжег моих ковбоев.

— Хорошо, что об этом знаю не только я, — вздохнула Лорена.

— Да, мне тоже было известно об этом. Я нашел останки малыша. А примерно через год у меня появились родители мальчика. Они все еще разыскивали его.

Лорену затрясло так, что Гуднайту пришлось подойти и положить ей руку на плечо. Прикосновением руки ему удавалось успокаивать лошадей. Может быть, думал он, это возымеет такое же действие и на женщину.

— Вы не сказали им, что произошло, ведь так? — дрожа, произнесла Лорена.

— Пришлось сказать, что их сын утонул в Южной Канадской реке, — ответил Гуднайт. — Я обычно стараюсь придерживаться истины, но эти несчастные люди уже год разыскивали своего сына, и мне показалось, что правда окажется слишком тяжелой для них. Ребенок все равно уже был мертв. Они захотели увидать могилу, и я провел их. Хорошо еще, что они не захотели откопать его.

— Вы правильно сделали, — откликнулась Лорена. — Вам не следовало говорить больше того, что вы сказали.

Они замолчали. Лорена все еще дрожала, но уже не так сильно.

— Тогда я не была матерью, — нарушила она молчание. — Теперь я мать. Мокс-Мокс сделал с ребенком то же самое, что хотел сделать со мной. Он исхлестал его плеткой, облил виски, вымазал жиром, навалил хвороста и поджег.

Она все-таки рассказала об этом. Рассказала впервые за все время и вскинула глаза на старожила равнин Гуднайта.

— Неужели индейцы тоже поступали так с теми, кого ловили? — спросила она.

— Поступали, — ответил Гуднайт. — Но вы сказали, что Мокс-Мокс белый.

— Он был белый — злобный маленький белый человечек, — тихо произнесла Лорена. — Он хлестал того ребенка, пока на теле малыша не осталось живого места, а потом сжег его.

— Нечасто встретишь, чтобы два выродка такого калибра, как Мокс-Мокс и Синий Селезень действовали сообща, — заметил Гуднайт. — Хотя вы говорите, что у Мокс-Мокса была своя банда?

— Да, из трех мексиканцев, — пояснила Лорена. — Они уехали с Мокс-Моксом после того, как Синий Селезень не дал ему спалить меня.

Гуднайт хотел было открыть рот, но Лорена быстро продолжила:

— Я все еще слышу крик этого ребенка, господин Гуднайт, — говорила она. — И всегда буду слышать, ведь я теперь мать. Он был такого же возраста, как Джорджи… такого же возраста…

Она зашлась в плаче и, зажав руками рот, выскочила из кухни.

Гуднайт вновь посмотрел на кувшин с пахтой и вновь решил воздержаться от следующего стакана. Несмотря на то, что в своем преклонном возрасте ему следовало бы привыкнуть к страданиям и ко всем несчастьям, что встречались человеку на жизненном пути, Гуднайт не мог переносить горьких женских слез по умершим детям или мужьям. У него не было своих детей. Его детьми были его ковбои, но они не были его плотью, вот в чем, наверное, заключалась вся разница. Он вышел через заднюю дверь и стоял на холодном ветру возле своей лошади, дожидаясь, когда молодая хозяйка придет в себя и сможет вернуться к своим материнским заботам.

К нему подошел маленький мальчик, вышедший из дома.

— Моя м-м-мама плачет, — сообщил он, не отрывая глаз от Гуднайта. — По его виду нельзя было сказать, что данный факт сильно расстраивал его. Он просто докладывал о нем.

— Ну что же значит, ей так надо. Пусть она поплачет, — откликнулся Гуднайт.

— Моя м-м-маленькая сестренка все время плачет, а я не плачу, — заявил маленький Джорджи.

Появились еще двое мальчишек — один побольше, другой поменьше, и оба босые, хотя на улице было холодно. Затем с младенцем на руках вышла уже совсем большая девочка. Вид у нее был испуганный.

— Почему мама так плачет? Она никогда так сильно не плакала, — проговорила она славно про себя.