Живая статуя - Наталья Якобсон

— Он мне не наставник, он дьявол, который задумал меня извести, — яростно возразил я.

— О, его ты оскорблениями не отпугнешь, — с горькой иронией протянул Эдвин, так, словно сам когда-то побывал в подобном положении и теперь без примерки мог понять, каково вдруг оказаться в моей шкуре.

— А чем его можно отпугнуть?

— Ничем, от своей цели такие, как он и я, обычно не отступаются.

— Значит, положение безвыходное?

— Не совсем, — Эдвин быстро и отрицательно покачал головой. — Один новичок когда-то попался в более безвыходное положение, чем ты, и, тем не менее, ему удалось не только спастись, но и одержать победу.

— У него была железная воля, которой у меня нет, — я устало опустился на солому и уронил лицо в ладони.

— Железной воли у него не было, но зато было огненное дыхание и желание освободиться, — прозвучали где-то надо мной все с той же завораживающей интонацией вкрадчивые, проникновенные слова, и я был слишком очарован уже одним их звуком, чтобы еще вдаваться в смысл сказанного. Я не понимал ничего, даже того, ответ на что давно искал, я только слушал волшебную мелодию неземного голоса, и она дарила мне минутный покой. И не важно, что будет дальше, главное, что воспоминание об этом миге волшебства навсегда останется со мной и еще память о каком-то необычайном откровении, о котором я давно мечтал, а теперь почему-то пропустил его мимо ушей.

— Ты не знаешь, Батист, как ужасно быть скованным, не цепями, а чьей-то чужой волей, — произнес Эдвин и, словно в подтверждение этому, на стене звякнули и покачнулись, вделанные в скобы кандалы. Будто чья-то незримая, нечеловечески сильная рука разогнула скобы, и цепи рухнули вниз, разлетелись на мелкие звенья, ударившись о пол. Возможно, это тысячи духов, по приказу своего господина, откололи от них каждый по мелкому кусочку, а, может быть, это тайная сила Эдвина творила чудеса прямо у меня на глазах, чтобы еще раз доказать — я, как и любой начинающий чародей, бессилен перед драконом.

Эдвин отвернулся от меня, но я видел, как он до крови прикусил губу, будто хотел наказать сам себя за все давние и недавние происшествия, и за свой последний колдовской трюк. Наверное, так демон отворачивается от каждого и прячет глаза, чтобы никто по необыкновенному, пронзающему насквозь взгляду не смог догадаться, что перед ним не человек. В эти глаза, в которых обитает злой дух, дано взглянуть только самому отъявленному грешнику, тому, кому уже не миновать встречи с собственным карателем и губителем. Я видел, как тонкие, длинные и необычайно сильные пальцы Эдвина, играя, пробежали по решетке, омытой дождем. Они бы без труда смогли разогнуть железные прутья, раздробить камень, из которого сложены стены, и сокрушить весь мир. Сложно было догадаться с первого взгляда, что в этих изящных аристократических руках сокрыта всесокрушающая сила. Я сам понял это только после многих малоприятных доказательств, и теперь все время ждал, что вот-вот на чуть удлиненных розоватых ногтях отрастут острые драконьих когти. Даже не лапы дракона, а обычные человеческие руки Эдвина могли бы легко разодрать мне горло, но почему-то медлили.

Эдвин не спешил ни убивать меня, ни наказывать, хотя я ждал от него наказания, не потому что оскорбил его, как короля, а потому что он был так похож на карающего ангела. Его бледные, красиво очерченные губы сложились в приятную, невыразимо притягательную усмешку, и, хотя с них не слетело ни звука, я отчетливо услышал вопрос: «а может мне стоит просто отпустить тебя». От этих слов я отшатнулся, как от огня. Испугала меня, конечно же, не перспектива очутиться на воле, а полная противоположность такой снисходительности и злого персонажа. Разве не противоестественно для демона такое милосердие? И нет ли здесь подвоха? В моем дневнике Эдвин всегда вырисовывался типичным героем темной стороны, очаровательным, лицемерным и беспощадным, так не может же он в действительности оказаться совсем другим.

— Можешь считать, что ты заслужил свое освобождение, — уже вслух произнес Эдвин и повернулся к окованной железом двери так, будто собирался пройти сквозь нее.

— Смерть заменена на опалу, — провозгласил он. — Сегодня же ночью ты уберешься из моих владений и будешь счастлив, потому что покинул государство демона.

— Почему ты меня отпускаешь? — удивился я. — Только не говори, что я оказался настолько умным собеседником, что стал для тебя незаменим. Я знаю, что это не так.

Казалось, что Эдвин вот-вот тяжело и утомленно вздохнет, но вздоха не последовало. Возможно, подумал я, один этот чудом сдержанный вздох мог бы спалить и меня, и камеру, и даже половину дворца.

— Я не могу ни в чем отказать тем, кого люблю, — вдруг с грустной усмешкой признался Эдвин, и признание это больше походило на ложь. Разве может он любить кого-то? Ему ведь положено быть тем, кто всех ненавидит, и кого поверженный и воспламененный мир яро ненавидит и боится в ответ. Такова природа дракона. Он тот, кого не любит никто и не может любить, по крайней мере, если верить легендам. Им верил и я до тех пор, пока не увидел перед собой дракона в восхитительном человеческом обличье.

— И скольких же людей ты любил? — осмелев, спросил я.

— А почему ты считаешь, что они были людьми? — с почти что искренним изумлением осведомился Эдвин.

— Тогда, кем же? Этими жуткими тварями, которые повсюду снуют за тобой. Ими полон твой мир и, наверное, ад, и вы все, волшебные создания, красивые и безобразные, беззаветно преданы друг другу, потому что вас породила одна и та же темная природа.

Он, наверное, с трудом сдержал смех и отрицательно покачал головой.

— Среди нас, как и среди людей, тоже уживаются ложь, интриги, предательство, целый ряд низменных страстей и инстинктов, а любовь встречается крайне редко, и еще реже можно встретить в любви взаимность.

Над этими словами, должно быть, стоило задуматься, но я не хотел сейчас думать. Поразмыслить надо всем у меня будет время потом, когда я побреду прочь от ворот Виньены, а теперь мне хотелось рваться в наступление, спрашивать о том, о чем я не смогу спросить больше никогда. Не каждый же раз предоставляется возможность вызвать на откровение дракона, поговорить с ним, как одно разумное существо говорит с другим, а не подпасть под струю обжигающего огня.

— Многие ли из этих созданий заслужили твое расположение. Жизни скольких ты готов был оберегать вместо того, чтобы, как принуждает тебя долг, подарить им смерть?

— Немногих, — ответил он, скорее всего, откровенно и поднес руку к щеке, словно готовился смахнуть невидимую слезу. — Но никто из моих избранников не любил меня в ответ.