Величайшее благо - Оливия Мэннинг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гай не заинтересовался, когда Гарриет рассказала ему о том, что происходит в городе. Его беспокоило другое. Она подумала, что в последнее время такая отчужденность — большая роскошь. Это была счастливая рассеянность творца, которого не тревожат мелочи жизни. Даже Инчкейпу, пришедшему как-то к завтраку, — это было обычное время его внезапных визитов, — не удалось расшевелить Гая, хотя он всячески давал понять, что принес новости, которые радуют его, а Гая как раз обрадуют меньше.
Не желая садиться, он вышагивал по комнате, посмеиваясь от удовольствия при мысли о том, что собирался им рассказать.
— Что ж! — повторял он. — Что ж!
Зная, что, если его поощрить, он продолжит тянуть время, Принглы молча ждали продолжения. Наконец он сдался.
— Слышали, что случилось с вашим другом Шеппи? — спросил он.
Они покачали головами.
— Ха! — воскликнул Инчкейп. — Его арестовали.
— Нет! — ахнула Гарриет.
— Да. У Дуная. У этого идиота был при себе гелигнит[59].
— Он хотел взорвать Железные Ворота?
— Что-то в этом духе. Их взяли в баре на набережной; они были пьяны и громко заявляли, что остановят судоходство на Дунае. Вообразили, что, раз уж Румыния союзник Британии, дунайские лодочники будут счастливы помочь им уничтожить свой источник дохода. Толпа кретинов! Так или иначе, их уже посадили под замок. Как говорится, взяли на горячем.
— А кто был с ним? Кто-то из наших знакомых?
— Нет, никого из местных рекрутов с ним не было. Только руководство. Это была первая экспедиция Шеппи — и последняя. — Инчкейп хлопнул себя по бедру, наслаждаясь самой мыслью об этом. — Последняя прогулка Военного объединения Шеппи!
Гарриет улыбнулась Гаю, но тот, казалось, пребывал за тысячу миль от них.
— Что теперь будет? — спросила Гарриет.
Инчкейп иронически скривил рот.
— Не сомневаюсь, что Министерство иностранных дел вытащит их. Они слишком дорого стоят, чтобы их терять.
Румыния не хотела допускать дипломатического инцидента. Шеппи с «подручными» отправили в Англию, после чего его существование стали отрицать на официальном уровне. Заявляли, что ни один саботажник не проскользнул бы через обширную сеть великолепной службы безопасности Румынии. Но история разошлась и усилила общую атмосферу ненадежности и преследований. В газетах начали открыто писать о тяготах, которые претерпевает мирная нация в ходе чужой войны.
Гарриет уже достаточно свободно читала по-румынски, чтобы увидеть в прессе, как стремительно утрачивают свои позиции далекие союзники Румынии. Никого не убедило заявление Чемберлена, что Гитлер якобы «опоздал на автобус»[60]. Если Англия в самом деле стала неприступной крепостью, что ж, «Tant pis pour les autres»[61], как сказала l’Indépendance Romaine. В Timpul писали, что нет ничего хорошего в том, что Германия без каких-либо усилий со своей стороны получает семьдесят процентов всего румынского экспорта. Аппетиты Германии будут лишь расти, и она возьмет силой всё, что захочет. Universul презрительно отзывалась о тех, кто пользовался Румынией в мирное время, бросил ее беззащитной во время войны, да еще и пытался саботировать ее ресурсы. Когда же, вопрошали они, к великому и щедрому румынскому народу, вынужденному теперь откупаться от врага, вернется то беззаботное лето, которым страна наслаждалась, пока не началась эта бессмысленная война?
Гарриет, представительница впавшей в немилость власти, ощущала, что мир Гая закрылся для нее и она вынуждена сражаться в одиночку. За неимением других занятий она часто заглядывала в «Атенеум», чтобы почитать английские газеты. Все они были невероятно скучны и докладывали в основном о минировании норвежских вод.
В гостинице было так же скучно, как и в газетах. Это было затишье между сезонами, период отсутствия новостей, в который все журналисты разъезжались. В Бухаресте ничего не происходило. Казалось, что нигде в мире ничего не происходит. И несмотря на всеобщие ожидания, казалось, что уже ничего и не произойдет.
Но, по крайней мере, в Бухаресте ожидания казались не бесплодными. Политическая обстановка менялась на глазах. На столиках кафе появились объявления, сообщавшие, что обсуждать политику запрещено под угрозой ареста. Поговаривали, что арестованных свозят в новый концентрационный лагерь, созданный по немецкой модели членами «Гвардии», обучавшимися в Дахау и Бухенвальде. Люди утверждали, что лагерь спрятан где-то в Карпатах. Где именно, никто не знал.
Возвращаясь из гостиницы одним дождливым утром, Гарриет вдруг увидела молодого мужчину, который прятался под липами, возвышавшимися над стеной сада.
Дождь утих. Молодые листочки сияли зеленью на фоне синих туч. Вышло солнце, и луч света упал на мокрый асфальт. Мужчина не напоминал ни попрошайку, ни крестьянина, он торчал у стены так, словно у него не было других занятий. Он был одет в серое, на городской манер, как здесь одевались представители среднего класса, но совсем не напоминал обыкновенного румына. Худой и жилистый, он, казалось, только что приехал откуда-то. Видя его впалые щеки, ощущая на себе его недружелюбный взгляд, Гарриет решила, что это один из легионеров «Гвардии», недавно прибывший из Германии. На мгновение ей показалось, что он держится не столько враждебно, сколько застенчиво. Он вернулся в город, который разросся до неузнаваемости, и, хотя, возможно, мечтал разрушить его, в данный момент чувствовал себя совершенно беспомощным.
После этой первой встречи ей начали попадаться похожие люди. Они болтались тут и там, и порой их бледные, угловатые лица были покрыты шрамами, как у немецких дуэлянтов. Они потерянно и презрительно разглядывали богатых прохожих. Они чего-то ждали, словно точно зная, что скоро наступит их время.
— Это дурной знак, — мрачно сообщила Гарриет Гаю. — Проникновение фашизма.
— Они могут не иметь никакого отношения к «Гвардии», — заметил Гай.
— Так кто же они?
— Понятия не имею.
Он вырезал реплики Улисса из своего экземпляра «Троила и Крессиды» и полностью погрузился в работу, отказываясь отвлекаться на внешний мир.
Гарриет немного утешило возмущение Кларенса, который позвонил ей, как только узнал, что она больше не играет в пьесе.
— Гарри, что эта дрянь делает на вашем месте? Вы отказались участвовать?
— Нет, меня выгнали.
— Почему?
— Гай сказал, что не может со мной работать. Я несерьезно отношусь к пьесе.
— Да с какой стати? Это всего лишь дурацкий спектакль к концу семестра. Если вы не участвуете, я тоже откажусь.
Гарриет вскинулась. Ей важно было, чтобы у Гая всё получилось.
— Нет, останьтесь, — настойчиво сказала она. — Ему нужна помощь. Всё может получиться неплохо.
Кларенсу досталась солидная роль — Аякса, и он не стал спорить, только проворчал:
— Софи невыносима. Она корчит из себя королеву.
Он также сообщил, что не планирует посещать все репетиции, поскольку работа на Инчкейпа и с поляками отнимает у него слишком много времени.
Гарриет знала, что
