Свет мира - Халлдор Лакснесс

Шестеро рослых переносчиков камней с обнаженными головами несли гроб, они сгорбились и были явно подавлены, по-видимому, им казалось, что преступления этого мира, все до одного, взвалены на их плечи и что они должны понести за них наказание. Сразу за гробом шел пастор в полном облачении вместе со своим семейством, за ним — директор Пьетур Паульссон с супругой и Тоурунн из Камбара с красной лентой в волосах и стеклянными от белого солнечного света глазами, она собиралась вскоре ехать в Англию, за ней — управляющий с женой и детьми, докторша со своими дочерьми-подростками, а дальше — люди попроще, которые присутствовали в директорском доме на молебне, — многие из них приехали из соседних поселков, дабы укрепиться в вере с помощью такой замечательной священной церемонии.

Пока кто-то ходил за ключами от церкви, мужчины опустили гроб на траву. Пастор и директор стояли у изголовья с суровыми благоговейными лицами, последние остатки всего земного были так тщательно стерты с них, что даже на носу у пастора не осталось ни одной пылинки.

Но тут из остановившейся похоронной процессии вдруг выступает женщина, подходит к гробу, становится в ногах, прямо напротив этих святых людей, и негромко кашляет, чтобы они обратили на нее внимание. Это Бродяжка Хатла. Пастор приоткрыл один глаз и посмотрел на нее, но директор был не из тех людей, которых можно было прервать во время молитвы.

— Я хотела бы спросить, — сказала женщина спокойно, — нельзя ли мне взглянуть, что лежит в этом гробу?

— В этом гробу нет ничего, что имело бы к тебе отношение, милая Хатла, — ответил пастор.

— Это мне прекрасно известно, — сказала женщина, — моих детей не хоронили в таких гробах. Сперва из них выжимали жизнь, а потом клали их в просмоленные ящики, и порой приходилось спорить до хрипоты, чтобы раздобыть такой ящик. По этому гробу сразу видно, что его не пришлось клянчить у прихода.

До сих пор директор Пьетур Паульссон витал вдали от этого мира, он стоял, прижав к животу новую шляпу, опустив голову, и время от времени шевелил в молитве губами. Но вот он кончил молитву и сказал:

— Мы не обязаны отвечать на твой вопрос про этот гроб, моя дорогая. За свои поступки мы будем отчитываться перед другими, более высокими инстанциями.

— Зачем вмешиваться в дела, которые тебя не касаются, милая Хатла? — сказал пастор.

— Я не знала, что простой человек требует слишком много, если ему хочется посмотреть, кого он хоронит, — вежливо сказала женщина.

— К счастью, нам уже давно хорошо известны твои умонастроения, милая Хатла, — сказал пастор. — Они всегда оставляли желать лучшего.

— Ах, вот как? — сказала женщина. — Ну, раз тебе так хорошо известны мои умонастроения, пастор Брандур, — что толку, если я буду держать свои мысли при себе? Я хотела только сказать, что не стоило вырывать из земли этих столетних мерзавцев, поджигателей, разбойников и убийц, чтобы петь над ними аллилуйю. Я хотела сказать, что у нас много их и на земле.

Сказав эти слова, она удалилась, а святые люди остались стоять с важными минами. Вскоре гроб внесли в церковь.

Глава двадцать седьмая

«Дорогой возлюбленный моего сердца, едва ли я смею так называть тебя, ибо в своей вере в милосердие и избавление ты стоишь надо мною так же высоко, как солнце над землей.

Когда я летом узнала, что ты из-за меня подвергся мученичеству и что злые люди отправили тебя на носилках через горы только лишь за то, что луч твоего света упал на меня, я сказала: «Боже, будь милостив к моим грехам и пошли мне здоровье, чтобы я могла отдать свою жизнь воскресшему Хатлгримуру Пьетурссону».

Я не видела твоего письма и не слышала также псалма, который ты мне сочинил, потому что и то и другое было разорвано на клочки, но я верю, что наш всемогущий Небесный Отец слышит молитвы отягощенной грехами Яртрудур Йоунсдоухтир и сохранит в своем всеведущем сердце стихи самого Льоусвикинга.

Все лето я пыталась найти кого-нибудь, кому я могла бы доверить написать тебе это письмо, ибо, хотя я и умею читать, особенно всякое духовное, пишу я очень скверно, потому что выросла под ногами у собак и людей; лучше я умру, чем опозорюсь, заставив великого скальда читать мои закорючки, но вот недавно я познакомилась с молодой женой нашего пастора, которой и осмелилась доверить свою тайну.

Я всегда искала человека, которого могла бы полюбить, так же как и все остальные, но десять лет тому назад я обратила все свои помыслы к Иисусу и стала молить его простить мне мои грехи, потому что мало людей, таких же грешных, как я, виной этому, как я уже говорила, то, что я валялась под ногами у собак и людей и не могла сама о себе позаботиться, ибо здоровья у меня не было. Мне никогда не давали за работу больше, чем кусок хлеба. Я часто слышала, что тебя ставят в пример всем, кто страдает, и уже давно хотела увидеть тебя и услышать из твоих уст слово, но когда я увидела тебя весной в день нашей свадьбы, я поняла, что нашла то, что давно уже не смела искать. Как только ты произнес первые слова, обращенные ко мне, я поняла, что я твоя мать. О Иисусе, ты, отдавший за меня свою жизнь, пошли мне силы, дабы я могла отдать за него жизнь. Помоги мне добраться до него, и с того дня я уже не покину его.

Если ты любишь меня, какое имеет значение, что наш дом будет тесен. Я могу много работать. Я привыкла насаживать приманку, разделывать рыбу и делать всякую другую работу, связанную с рыбой. Да, я могу еще и грести. Могу также ходить за овцами, коровами и даже лошадьми. Могу мыть и стирать что угодно, а также знаю любую работу с шерстью, могу даже прясть тонкую пряжу, хотя, к сожалению, мне редко приходилось в этом упражняться. Могу выполнять и любую работу на сенокосе, я косила много лет подряд. На всяких земляных работах я тоже работала: резала торф, рыла канавы и таскала камни. Все эти работы я выполняла между страшными припадками падучей и с тяжким грузом греха в моем сердце. Но отныне я всю работу, которая выпадет на мою долю, буду выполнять с радостной улыбкой, лишь бы ты мог сочинять бессмертные псалмы о милосердии и спасении избавителя нашего Иисуса Христа. Здесь в Гиле я уже отказалась от места, так что жди меня после сенокоса, я хочу прийти к тебе через горы как можно скорее, пока не началась непогода».

Неспокойное море, порыжевшие болота, волны увядшей травы под порывами дождя и ветра, пастбища, объеденные до корня, ни цветочка, два ворона. Скальд ходит взад и вперед под дождем, и письмо в руке жжет его, как наказание. Весенний ручей разлился и стал коричневатым от осенних дождей, и лужок вокруг маленькой весенней овчарни объеден скотом, сена в овчарне больше не хранят, и кто-то сорвал навес и стащил стропила, остались лишь стены, негде было укрыться от осеннего дождя и ветра.

Жил-был в углу под крышей бедный скальд, и хотя его даже не считали за человека, иногда его просили сочинить стихотворение, если дело было особой важности, например если требовалось победить чье-нибудь неприступное сердце. Сам скальд даже не попал на те торжества, которые состоялись только благодаря его стихам; человек отнес его стихи своей возлюбленной, завоевал с их помощью ее сердце, а когда праздновали свадьбу, никто и не вспомнил о живом покойнике, что лежал в углу под скошенным потолком. Но когда свадебное веселье было в самом разгаре, на чердаке появилась, наконец, одна живая душа, такая же несчастная, как и он сам, и они с ней нашли друг друга. Бедные благословенные птицы, — и она села на край его кровати. Спустя некоторое время он воскрес из мертвых — новый человек для новой жизни. Соломинка дорога, когда человек тонет, а не тогда, когда он уже стоит на берегу; она была такой соломинкой. Да, нечего отрицать, он сочинил для нее псалом, он написал ей письмо, в котором посватался к ней, да-да, он даже женился на ней сверхъестественным образом — она ведь тоже считала, что день их свадьбы уже состоялся. Но как бы там ни было, не успев жениться на ней, он уже позабыл про нее. Выходит, надо любить всех женщин, на которых женишься? «Нет, благодарю», — думал он. За все лето он даже не вспомнил о ее существовании. Человек увидел определенную женщину на определенном месте и в определенное время. Он и любит ее прежде всего за это время и за это место, потому что женщина — прежде всего! — время и место. Это как шквал, который однажды обрушивается на берег, закрыв даже звезды на небесах. А наутро снова тихо. Волны набегают на берег уже с меньшей силой и с большими промежутками. Наконец море затихает и в нем опять отражаются звезды.

Лето прошло, никогда ни один человек еще не пережил подобного лета. Природа подарила ему счастье цветения. Она дала ему и любовь, и замок и вложила в его уста прекрасные стихи, все было одной нескончаемой сказкой. А теперь все потеряно — и стихи, и любовь, и замок, они увяли, сгорели; без всякой надежды на спасение скальд глядит навстречу зимней пустоте.