Московское золото или нежная попа комсомолки. Часть Вторая - Алексей Хренов

огня. Лёха отвалил с превышением в сторону, отставая на четыреста метров, наблюдая, как Николаев отчаянно пытается удержать машину.

Бомбардировщик начал медленно заваливаться влево. Вскоре от него отделилась тёмная точка от кабины штурмана, и через пару секунд над ней распахнулся белый купол парашюта. Следом выпрыгнула ещё одна фигурка, через пару секунд над ней раскрылся второй купол парашюта, плавно колыхаясь в воздухе.

Лёха облегченно выдохнул.

Но из кабины стрелка, где торчал задранный вверх пулемёт и открытый обтекатель, никто так и не выбрался.

Через мгновение внизу прогремел взрыв, и на земле вспыхнул огненный цветок, рассыпая чёрный дым по полям.

Снова выругавшись Лёха стал строить заход на посадку на памятный ему по полёту на «Протезе» небольшой аэропорт Менорки Сан Луис.

Приземлившись на поле Менорки и зарулив на стоянку, Лёха удивился, что Кузьмич, обычно высовывающийся через свой верхний люк и стоя показывающий Лёхе куда рулить, в этот раз остался в своей крошечной берлоге. Такое бывало и раньше, но достаточно редко.

Лёха устало выбрался из кабины и попытался развалиться под крылом, ощущая каждую мышцу, натянутую от напряжения и адреналина. Едва он закрыл глаза и попытался расслабиться, как его вывел из этого короткого забытья крик Алибабаевича:

— Командира! Кузьмич ранен! — от волнения Алибабаевич перешел на сокращенную форму русского языка.

Лёха подскочил, будто его ударило током, и бросился к кабине штурмана. Маленький Алибабаевич, весь в копоти и пыли, вытаскивал матерящегося Кузьмича наружу. Взгляд Лёхи тут же упал на ногу штурмана — она была обильно покрыта кровью.

— Кузьмич, как так, когда тебя угораздило⁈ — закричал Лёха, чувствуя, как в груди сжимается от ужаса.

К самолёту уже бежали испанцы, их крики и команды отчётливо слышались на фоне шума аэродрома. Не теряя времени, Лёха разорвал штанину Кузьмича и перетянул рану, из которой сочилась кровь. Пуля прошла насквозь, не задев кости, но потеря крови была значительной, и штурман выглядел очень бледным.

Спустя пятнадцать минут испанцы уже увозили стонущего Кузьмича в госпиталь. Лёха провожал взглядом старенький автомобильчик, не успев даже отдышаться от пережитого. В голове проносились мысли о возвращении, о том, как всё могло закончиться иначе.

Через несколько часов Кузьмича вернули обратно. На костыле, с перевязанной ногой, он выглядел, как герой трагикомедии. Увидев Лёху, он улыбнулся широкой усмешкой, в которой было столько же боли, сколько и привычного Лёхе ослиного упрямства.

— Ну что, командир, доставили обратно, почти в целости. — Он окинул себя взглядом и стукнул костылём о землю, словно пробовал новый инструмент на прочность. — Видал, какой я теперь модный! Дерево и бинты. Почти как новенький.

Лёха только головой покачал.

Позже к ним подвезли и Николаева, который выглядел не лучше, вся форма в грязи и пыли, но главное — живой… При приземлении Лётчик умудрился сломать или подвернуть ногу и теперь не мог ходить.

В его случае слово «подвезли» звучало буквально: он появился, опираясь на двух человек, с подвернутой после прыжка ногой. Но, как всегда, держался хмуро и с достоинством, словно так и было задумано. Правда, его вид сильно портила одноногость и лёгкое покачивание при хотьбе.

Увидев Лёху, всегда спокойный и даже холодный Николаев, расцвёл улыбкой от уха до уха, и с неожиданным энтузиазмом полез к нему целоваться.

— Ну, ну, обойдемся без этой гомосятины, — произнес Лёха не очень понятную для Николаева фразу.

Вместе с лётчиком нашли и его штурмана — помятого и усталого, но вполне целого. По крайней мере, этот парень сам держался на ногах и даже мог говорить. Лёха надеялся он сумеет и довести их самолёт до Картахены.

— Инвалидная команда в сборе, добро пожаловать на борт, коллеги по несчастью, — хмыкнул Лёха, пытаясь подбодрить свой сильно увеличившийся экипаж.

— Одного на костыле, другого волоком. Как, скажите на милость, я вас теперь в рапорте обозначу? Тяжёлый груз?

Без долгих церемоний Николаева и Кузьмича разместили на носилках в бомбоотсеке бомбардировщика, Кузьмич ещё отпустил пару язвительных замечаний на тему «королевских условий». Чувство юмора их, видимо, точно не покидало, что уже было хорошо.

— Так как часть нашего полёта будет проходит над морем, одеваем спасательные жилеты, — Лёха был непреклонен и заставил обоих надеть по яркому американскому спасательному жилету под лямки парашюта.

Затем Лёха не долго думая прицепил к обоим страдальцам под задницу по парашюту, чем вызвал обильную критику в свой адрес.

— Лёша! Ну зачем мне с костылём парашют! Как я за кольцо буду дёргать!

— Справедливое замечание! — согласился Лёха с аргументами штурмана и со словами, — Ручную кладь в Картахене получишь! — и он не сомневаясь отобрал у Кузьмича костыль.

Николаев что-то проворчал о том, что ему не хочется прыгать со второго этажа самолёта, но видя такой решительный подход, Николаев затих и без капризов одел парашют.

Створки бомболюка закрыли и зафиксировали дополнительным тросиком.

Лёха остался снаружи, наблюдая за этой суматохой. Он уже почти готов был занять своё место в кабине, когда его вдруг накрыла не прошенная волна усталости. Она нахлынула неожиданно, как порыв сильного ветра. Руки словно налились свинцом, голова гудела, а ноги напомнили о всех километрах, которые он пролетел за последние дни.

Пересилив себя, он за лез в самолёт, запустил двигатели и самолёт взял курс на родной аэродром Картахены.

Впереди лежал пятьсот километровый перелет над морем с двумя ранеными в бомбоотсеке.

24 мая 1937 года. Небо над аэродомом Лос-Альказарес, окрестности Картахены.

Обойдя по широкой дуге остров Майорку и счастливо избежав встречи с немецкими, итальянскими и франкистскими истребителями, через полтора часа Лёха приближался к уже родному аэродрому Лос-Альказарес. Опыт на «Протезе» осенью прошлого года, когда он едва не попал под свою же ПВО после первого налёта на Майорку, крепко засел в памяти. Поэтому теперь он подходил с большой осторожностью, готовый при первых признаках угрозы дать максимальные обороты и уйти из зоны обстрела.

Разворачиваясь на посадочный курс над лиманом около аэродрома, Лёха уже мысленно прокручивал последовательность действий, как вдруг его взбодрил тревожный крик стрелка:

— Камандира! Два биплан от порта идут! Выше нас на пятьсот и быстрее чуть-чуть!

Лёха инстинктивно положил самолёт на крыло, пытаясь разглядеть приближающиеся машины в зеркало.

— Наши, похоже. И-пятнасдать. Морда больно тупой! — раздался голос Алибабаевича, который, как всегда, добавлял экипажу оптимизма своей манерой говорить.

Лёха покрутил самолёт вправо-влево и, наконец, увидел полосатые республиканские кили уже близко подошедших бипланов.

«Похоже, наши, И-15. Интересно, местные