Московское золото или нежная попа комсомолки. Часть Вторая - Алексей Хренов

замену моторов, сможем выставить от флота три самолёта. Логично и выделить три имеющих опыт экипажа под общее командование испанцев.

Он усмехнулся, заметив заинтересованные взгляды, и, махнув рукой в сторону товарищей, добавил:

— Тем более у Хренова вон есть крупный специалист по запугиванию англичан! — с иронией произнёс Проскуров, кивая на Кузьмича, который тут же притворно закашлялся, изображая скромность.

Команда дружно засмеялась, а Проскуров, выдержав паузу, продолжил:

— Жалко только, что торпед больше нет. А то бы Хренов весь франкистский флот извел бы подчистую. В ноль!

Он ухмыльнулся, и в его голосе прозвучала такая уверенность, будто следующая же атака действительно могла бы оставить врага без кораблей.

— Ацкий трындец… — случайно подумал вслух Лёха.

На этих словах весь звено мигом шикнуло на него, кто с смехом, а кто с плохо скрываемым укором.

* * *

Лёха вызвался слетать на разведку впереди основной группы, чтобы сообщить по рации о состоянии базы Майорки за час до основного налёта. Он рассчитывал и выполнить боевую задачу и ловко отвертеться от участия в основном налёте. Но на хитрого советского попаданца быстро нашелся и орган с испанским винтом. Разведывательный полёт ему действительно поручили, но на день раньше, а в сам день налёта он оказался левым ведомым у Острякова в тройке флотских «Катюш», замыкающей общую колонну бомберов.

* * *

— Кузьмич, вот смотри, как «Канариес» сверху выглядит, — Лёха достал листочек со раздобытым схематическим рисунком.

— Лёша! Как говорит Алибабаевич — в попа ходи! Не задерживайся в общем. Наденьку будешь учить борщи варить или эту свою испанскую принцессу! — ухмыльнулся Кузьмич на попытку Лёхи показать нарисованный вид кораблей сверху и достал набор фотографий, где он их достал осталось загадкой, — ты штурвал крути во время, а я уж прицелюсь куда надо.

24 мая 1937 года. Аэродром Манисес, окрестности Валенсии.

На следующее утро двенадцать республиканских бомбардировщиков СБ, именуемых «Катюшками», сверкая остеклёнными носами и ощетинясь пулемётами, выстроились, как выразился Хренов, «торжественной свиньёй» — четырьмя тройками у взлётной полосы аэродрома Валенсии.

Покрашенные пятнами машины были загружены до предела бомбами и топливом, неся по шесть стокилограммовых бомб, а баки были залиты бензином под самые пробки. Пропеллеры передних самолётов уже крутились на полных оборотах, разгоняя горячий воздух, и двигатели гудели, как рассерженные пчелиные ульи.

Взлёт начался по согласованному заранее порядку. Армейские самолёты, один за другим, долго разгонялись по полосе и тяжело поднимаясь в начинающее светлеть небо. Всё шло по плану, пока не настала очередь девятого самолёта — заключительного из цепочки армейских машин.

Лёха, сидя в своей машине вместе с остальными флотскими лётчиками, наблюдал, как самолёт начал свой разбег. Но вдруг, на самом пике разгона, из-под крыла вырвалась струя чёрного дыма, и левый мотор заглох. Самолёт резко повело в сторону, словно упрямую лошадь, потерявшую поводья. Перегруженная машина потеряла управление, закрутилась на полосе и уткнулась носом в траву.

— Чёрт… Видать тормоза резко нажали, — пробормотал Лёха, крепче сжимая штурвал. Он с тревогой следил за повреждённой машиной, внутренне готовясь к худшему.

Но, к счастью, взрыва не последовало. Самолёт замер на месте, задрав хвост, будто обиженный котёнок, с которым отказались играть. Однако порядок взлёта был нарушен, полоса заблокирована и оставшаяся тройка флотских бомбардировщиков, включая машину Лёхи, осталась ждать своей очереди.

На аэродроме тут же началась суета, техники бросились к месту происшествия, туда же помчался допотопный пожарный автомобиль на пару с автостартером. Когда стало ясно, что экипажу поврежденной машины крупно повезло и полный бомб и горючего самолёт не думает гореть или взрываться, главной задачей стало быстрее убрать неподвижную машину с полосы.

— Сначала завал, теперь задержка. Даже не вылетели, а уже начинаем веселиться, — буркнул Лёха себе под нос, косясь на Острякова, который с невозмутимым лицом сидел в стоящей рядом соседней машине.

Успевшие взлететь СБшки, сделав пару кругов над аэродромом, аккуратно построились тройками, покачали крыльями, словно попрощались с землёй и оставшимися на ней моряками, и плавно ушли курсом на Майорку. Естественно, ни о какой связи с самолётами говорить не приходилось — раций на самолётах пока не было.

— Трындец множится и растёт! — пробормотал Лёха, наблюдая, как основная группа удаляется. Он немного помолчал, а потом добавил с усмешкой:

— Комитет по организации нашей горячей встречи отбыл. Сейчас армейские товарищи накидают дерьма в осиное гнездо франкистов, а тут мы такие красивые приезжаем, как на параде! Девочки, здравствуйте!

— Командира! Остряков говорит будем прямо ходить с другой сторона, не через остров, — прорезался в шлемофоне голос стрелка.

— Добро, — отозвался Лёха, подумав, что куда он со своего места в строю то денется.

Две из трёх флотских машин выделялись наличием установленных радиостанций, добытых не без помощи нашего проходимца. Лёха совершенно искренне считал слегка незаконные инвестиции испанского золота в рации самолётов одними из лучших, когда либо из сделанных в его жизни. Идея же поставить радиостанцию к стрелку была принята не от хорошей жизни, к лётчику она просто не влезла и теперь Лёха и Остряков довольствовались пересказом событий в изложении Алибабевича.

Не успел он договорить, как к самолёту с красным от пробежки лицом подбежал Проскуров.

— Хренов! — выпалил он, хватая воздух ртом,— скоро обещают убрать аварийную машину, заходите напрямую на порт Пальмы, не через остров — продублировал начальник уже известную Лёхе команду.

Лёха даже не успел ничего ответить, как Проскуров уже развернулся и помчался дальше, к самолёту Николаева.

Спустя почти час, после многочисленных попыток, испанская техническая служба смогла отбуксировать неисправный самолёт и освободить взлётно-посадочную полосу аэродрома. Лёхин самолёт, долго разбегался, натужено ревя моторами и наконец с трудом оторвался от полосы. Гружёный до предела, он будто не хотел подниматься в воздух, ворча и скрипя под весом своего груза. Лёха пристроился слева от самолёта Острякова, выругался сквозь зубы И потянулся в строю следом за остальными в сторону Майорки.

— Лёша! Что то легко взлетели, надо было ещё пару бомб подвесить! — влез со своими стандартными шуточками Кузьмич.

— Кузьмич, попа ходи, да! — резковато ответил нервничающий Лёха.

24 мая 1937 года. Небо между Валенсией и Майоркой.

Путь до Майорки казался бесконечным — почти час полёта на тяжело нагруженных машинах, которые, по мнению Лёхи, напоминали «беременных гусей». Неуклюжие, медленные, едва держащиеся в воздухе.

— Как на параде, — пробормотал он себе под нос, глядя на пару остальных самолётов звена. — Все видят,