Багратион. Бог рати он - Юрий Когинов

Армия знала цену беннигсенскому дарованию. При Пултуске он разбил не самого французского полководца, а одного из его маршалов, Ланна, притом имея более чем двойное преимущество перед ним.

Прейсиш-Эйлау, несмотря на бесподобные мужество и отвагу русских войск, тоже нельзя было зачислить по реестру беспроигрышных сражений. А уж поведение самого главнокомандующего накануне и во время битвы вызывало среди определенного числа генералов и офицеров порицание.

Зачем, к примеру, следовало так долго отступать, выбирая якобы идеальное, без всяких естественных преград место для будущего сражения, недоумевали в окружении главнокомандующего. Как будто за семь лет перед тем, при Суворове, не велись бои в Альпах, где ущелья, пропасти, потоки и даже заоблачные выси не мешали ни оборонительным, ни наступательным действиям. А в итоге, вопреки всем предосторожностям, бой здесь пришлось непредвиденно принимать в тесных уличных стремнинах города, где стрелял каждый дом.

Да и в самом сражении этот военачальник проявил удивительное сочетание безрассудной опрометчивости с беспомощной нерешительностью. Так, в самый разгар боя, уже на второй его день, Беннигсен покинул сражение, решив отправиться за одному ему известными подкреплениями.

Чтобы упредить молву, что могла дойти из армии до Зимнего дворца, и добиться от царя свежих резервов для летней кампаний, главнокомандующий спешно отрядил в Санкт-Петербург Багратиона. Князь был далек от разговоров и пересудов, которые велись в главной квартире, он безвылазно находился в боях. К тому же, зная высочайшую честность и правдивость Багратиона, Беннигсен полагал, что он-то в Зимнем не станет наушничать за его спиною; И, зная к тому же горячность и настойчивость князя, его короткое знакомство с императором и великим князем Константином Павловичем, Леонтий Леонтьевич был убежден: Багратион, ярый сторонник наступления, успешно выполнит свою миссию.

Всего две недели ушло на вояж в столицу, и Багратион возвратился к театру войны во главе своего лейб-гвардии егерского полка — до таких масштабов был теперь доведен его батальон. Следом же за ним вышли из столицы на подкрепление действующих войск и другие полки императорской гвардии во главе с цесаревичем Константином Павловичем.

Казалось, все сделано, все предпринято для грядущих успехов, в том числе выиграно время, необходимое для отдыха и перегруппировки армии. Только и тут, на самом пороге Долгожданной виктории, коей можно было завершить всю войну, беспомощность и нерешительность Беннигсена привела к позорнейшему конфузу, заслонившему собою еще не изжитую страшную тень Аустерлица.

Фридланд — вот имя того места, где главнокомандующий русских войск так губительно расположил все силы и действовал так сверхосторожно и нерешительно, что позволил Наполеону собрать всю его мощь в кулак и оттеснить русских к реке Алле.

А дальше произошло самое страшное — войска были расстреляны в упор артиллерийским и ружейным огнем. Чудом уцелевшие гибли в воде, не находя переправ, о которых заблаговременно не озаботился главнокомандующий.

Победители гнали остатки разбитых полков к Неману — к самой нашей границе. И если бы не арьергард Багратиона, французы так, на плечах бегущих, ворвались бы в пограничный Тильзит.

Войскам князя, как когда-то под Шенграбеном, тоже от безвыходности крайней и отчаяния, было поручено: самим умереть, но выручить из погибели то, что осталось от некогда сильной армии.

Государь, прибывший еще весною к войскам, оказался в страшном смятении. Аустерлиц был позором. Но Фридланд мог означать большее — перенесение войны в российские пределы. В главной квартире уже подсчитали: если не остановить войну, через неделю-полторы Наполеон окажется в Вильне.

«Немедленное перемирие, а затем — и мир! — преодолев стыд и позор, потребовал от царя Беннигсен. — Дайте мне право вступить, в переговоры».

Александр Павлович ответил ему письмом, исполненным нескрываемого раздражения:

«Вверив вам армию прекрасную, явившую столь много опытов храбрости, весьма удивлен я был ожидать известия, какое мне ныне сообщили. Если у вас нет другого средства выйти из затруднительного положения, то разрешаю вам сие, но с условием, чтоб вы договорились от имени вашего… Вы можете посудить, сколь тяжко мне решиться на такой поступок».

Брат царя не был трусом — он не раз доказал свою личную отвагу в походах Суворова и при Аустерлице. Но теперь иного выхода, чем немедленное примирение, он не видел.

— Ваше величество! — бросился к Александру Константин. — Если вы не в силах преодолеть себя и не желаете заключить мира с Францией, то есть один выход. Велите выдать каждому из ваших солдат хорошо заряженный пистолет и прикажите им пустить себе пулю в лоб. В этом случае вы получите тот же результат, какой вам дало бы новое, и последнее в вашей жизни, сражение.

А гонец Беннигсена уже мчался к Багратиону с письменным повелением войти через специально посланного офицера в сношение с французами и предложить им переговоры.

Согласие было получено немедленно от самого Наполеона, но его авангард продолжал теснить Багратноновы полки. Армия, пройдя Тильзит, уже была в безопасности на противоположном правом берегу Немана. Багратион приказал переправить через мост всю свою артиллерию и конные части. В городе, под рукою князя, оставались лишь егерские полки и часть казаков, а мост был приготовлен к тому, чтобы его зажечь.

Неприятельская армия почти в полном составе вплотную подошла к Тильзиту и со своего левого, высокого и холмистого берега как бы нависла и над храбрецами Багратиона, и над всеми русскими войсками, расположившимися вдоль правого, низкого и лугового, берега.

Егеря отходили в полном порядке, прикрываемые несколькими десятками казаков, которые ружейным огнем не давали приблизиться к мосту неприятельским фланкерам. Но вот и казачьим разъездам был отдан приказ князя:

— Отходить! Быстро на мост!

Команда вышла в самый аккурат — со стороны неприятеля через весь город неслись французские драгуны. Казаки скакали во весь дух, не замечая, что передовой из преследователей, с саблею наголо, был сам маршал Мюрат. Но казаки уже успели перескочить на русский берег, когда Мюрат взлетел на мост. И тут мост обнялся пламенем, чуть ли не под самою мордою лошади отчаянного кавалериста.

Мюрат поворотил коня назад и шагом направился в город.

Неман разделил сражавшихся. Но он же, всего через каких-нибудь несколько дней, на целых пять лет объединит их в союзе и мире.

Сохранись в целости мост, Багратиону не пришлось бы сейчас, как, впрочем, и всем, с этого, правого берега добираться на левый в лодке. Но моста более не существовало — над широкою гладью реки устрашающе торчали сгоревшие остатки.

Глядя теперь на спаленные по его же приказу фермы, перила и настил, Петр Иванович с сожалением, в который уже раз, подумал о том, как безжалостна война к человеку и ко всему тому, что на протяжении десятилетий и даже веков создается целыми поколениями людей.

Однако война, как это ни противоречиво, суть защитница всего живого. Взять хотя бы вот этот мост. Разве не затем был он порушен, чтобы ценою его уничтожения остановить здесь, на берегах Немана, ужасающий вал войны, что готов был ворваться в пределы отечества и затем покатиться по его просторам в глубь империи, круша и испепеляя все на своем пути?

Посему — все свершено было правильно. И жертвы, что приносит войн и приносит его отечество, как бы они ни были печальны и непоправимы, полагают прекращение жертв более обильных.

Но где предел этим жертвам? Сколько их следует принести, чтобы навсегда отвратить беду горшую, погибель неминучую?

Лодка, в которой сидел Багратион, как раз проплывала невдалеке от плотов, на которых высились два четырехугольных, обтянутых белым полотном павильона. Спешно сооруженные французскими инженерами, они третьего дня стали пристанищем двух императоров, впервые здесь, на самой середине Немана, подавших друг другу руку дружбы. В тот достопамятный день в лодках они отчалили одновременно — каждый от своего берега — и встретились вот здесь, чтобы отныне утвердить между своими державами мир.

Противоречивое чувство владело тогда Багратионом. С одной стороны, было очевидно, что армия наша проиграла войну и теперь не в состоянии ее возобновить без риска потерпеть еще более жестокое и более унизительное поражение. С другой же стороны, чувство войска побежденного, но дравшегося храбро и отважно, не могло согласиться с поражением, жгло обидою и болью: зачем же тогда были огромные понесенные нами жертвы, коли война не завершена победою? И кто с уверенностью может свидетельствовать, что война вот здесь, на этих берегах, остановилась навечно и России более не будут угрожать орды галлов, под водительством генерала Бонапарта заполнившие собою всю Европу?