Багратион. Бог рати он - Юрий Когинов

Любая часть войска — будь то корпус, дивизия, полк или даже батальон, осмелимся добавить от себя, — суть подразделение вполне самостоятельное. И подчас оно ведет себя в бою, лишь выполняя приказы своего собственного командира. Но сия самостоятельность, если, конечно, часть не оторвана от остальной армии, — все таки скорее кажущаяся, а не подлинная. Дивизия, полк, батальон находятся в такой непосредственной и постоянной связи с действиями всех частей целого, что их собственная, кажущаяся самостоятельною деятельность чуть ли не до каждого шага вперед и назад увязана с маневрами всех остальных. И в такой взаимосвязи чем четче и слаженнее станет вести себя каждое колесико общего механизма, тем больший будет достигнут успех.

Авангард же и арьергард — это как бы маленькая самостоятельная армия, продвинутая от главной вперед или соответственно назад и действующая в оперативном смысле всецело лишь по воле своего собственного начальника. Цель сему отряду поставлена главнокомандующим армиею только в самом общем виде: разбить впереди стоящего или задержать идущего по следу противника. А уж как командир маленькой армии станет поступать, в каждом случае — всецело лежит на нем одном. Он уже не исполнитель. Он сам главнокомандующий.

Поначалу французы, наседая, все же опасались: не перейдут ли русские в наступление. Наполеон с главным штабом был в Варшаве и оттуда отдавал приказы корпусам, находившимся в непосредственном соприкосновении с противником. Так, он выслал инструкцию, согласно которой в случае русской атаки корпусу Берна дота следует отойти в глубь польских земель, к Торну, а корпусу Нея, отходя, заманивать неприятеля в ловушку, чтобы затем сообща сильнее ударить по его растянувшимся войскам.

Меж тем положение изменилось: русские поспешно уходили и ни о каком заманивании их не могло уже идти речи. Потому Наполеон послал Бернадоту другой приказ: вместе с Неем немедленно отрезать от русских их арьергард, окружить его и уничтожить.

Случилось же так, что французский офицер, везший сей приказ Бернадоту, был взят в плен кавалерийским разъездом Багратиона. Мешкать было нельзя. Князь тут же направил перехваченное донесение главнокомандующему, а сам, не дожидаясь его распоряжений, пустился вспять, на соединение с армиею.

Однако Багратион, в намерении все же обессилить противника, приказал своему передовому отряду атаковать аванпосты Бернадота, создав у того впечатление, что армия наша все же решилась перейти в атаку. Бернадот на сей обман и попался. Памятуя о первом приказе Наполеона — отходить в случае русского наступления, — он снял свой корпус и начал движение назад, к Висле.

Так искусным маневром Багратиона было достигнуто главное: он сам, сближаясь со своею армиею, усиливал ее; маршал Бернадот, уходя, ослаблял ударные французские силы.

Преследование наших войск все же не прекращалось, хотя угроза окружения отпала. Багратион то выставлял для прикрытия отряд Барклая-де-Толли, то, сменяя его, сам принимал на себя натиск. Так, в боях, арьергард отходил в течение трех суток, пока главнокомандующий не принял решение дать неприятелю большое сражение под Прейсиш-Эйлау.

К тому времени Наполеон, узнав об оплошности Бернадота, спешно вернул его корпус назад и сам выступил с остальными своими силами навстречу русской армии.

Теперь полкам Багратиона приходилось вести уже настоящие сражения, а не просто маневренные бои. Так, прикрывая отход армии, арьергард, не доходя до Эйлау, оказался на совершенно открытой местности, и Багратион спешно послал Давыдова к главнокомандующему с требованием подкрепить его кавалерией. Беннигсен дал разрешение присланному адъютанту взять два первых конных полка, которые тот встретит на пути. Ими оказались Санкт-Петербургский драгунский и Литовский уланский. А следом к ним были присланы еще кирасирский его величества и два драгунских — Каргопольский и Ингерманландский — полка.

Все, что было под рукою у Багратиона и что получил он в качестве подкрепления, было брошено в бой, только чтобы дать армейской пехоте и артиллерии обустроить свои позиции для генеральной битвы.

Возвратясь с подмогою, Давыдов нашел своего командира на возвышенности, простреливавшейся насквозь. Он стоял, буквально осыпаемый ядрами и картечью, давая приказания с героическим величием и поразительным хладнокровием.

Колонны неприятеля вел на приступ сам Наполеон.

Ружейный огонь трещал по всей линии и не раз прерывался ударами железа о железо. Это с обеих сторон сходилась в штыки пехота. А Наполеон продолжал посылать вперед свои полки, и одна волна наступающих напирала на другую. И надо всем обширным полем боя тучами летали ядра и картечные пули.

Как вспомнит потом Денис Давыдов, полковник Ермолов, командовавший артиллериею арьергарда, сыпал картечи в густоту наступавших колонн, коих передние ряды ложились лоском, но следующие шагали по трупам их и ломились вперед, не укрощаясь ни в отваге, ни в наглости.

Несмотря на все усилия удержать место боя, арьергард был оттеснен к городу. Там уже укрепился отряд Барклая, и ружейный огонь из передних домов, из-за заборов полетел на подмогу теснимым неприятелем рядам. Но все оказалось тщетным. Французы, усилив натиск свежими войсками, вломились в Эйлау.

Пули посыпались градом из окон, из-за углов, с крыш домов — неприятель уже завладел городом. Приходилось уступать ему каменные строения, на которые так рассчитывали обороняющиеся.

Уже пал, раненный, генерал Барклай. Были убиты или тяжело задеты осколками ядер и пулями многие наши солдаты и офицеры. Улицы сплошь оказались завалены телами русской и вражеской пехоты.

Полки Багратиона, войдя в город, вынуждены были его оставлять шаг за шагом. Но в сей трудный момент на окраине показалась свежая пехотная дивизия, которую привел сам Беннигсен. Он приказал Багратиону вновь во что бы то ни стало овладеть городом.

Князь Багратион, не сказав в ответ ни слова, слез с лошади и, став во главе первой колонны, повел ее обратно в Эйлау. Все Другие колонны пошли за ним спокойно и без шума. Но когда оказались уже на улицах, разразилось громогласное «ура», с которым пехота наша ударила в штыки.

Ночь прекратила битву. Город остался за русскими войсками. Но впереди еще был один день сражения не на жизнь, а на смерть.

Позже Наполеон, вспомнив об этой битве, скажет, что он потому решил считать сражение под Эйлау Своею победою, что утром русские почему-то ушли со своих позиций. На самом же деле возобновить сражение оказалась не в состоянии ни та, ни другая сторона.

Глава четырнадцатая

Какой бы поразительной выдержкой ни обладал Багратион, по нескольку суток почти без сна, не раздеваясь и не заходя в тепло, переносить все неимоверные тяготы долгих переходов и беспрерывных боев, но и он в десятидневных сражениях, которыми в середине июня окончилась война в Восточной Пруссии, казалось, истощил свои силы.

Всегда бодрый, всегда неуемный, всегда выше всяких опасностей и бедствий, как вспоминал неотлучно находившийся при нем его адъютант Денис Давыдов, князь, подобно своим подчиненным, изнемогал от усталости и изнурения. Сподвижники его, тогда только начинавшие знаменитость свою — Раевский, Ермолов, Кульнев и другие, — исполняли обязанности уже через силу: пехота едва тащила ноги, всадники же дремали, шатаясь на конях.

Однако еще зимою, сразу после битвы при Прейсиш-Эйлау, невиданной по своему кровопролитию и удивительному упорству с обеих сторон, будущая летняя кампания виделась как кампания победная. Беннигсен, считая Эйлау своею бесспорною викторией, заранее приглашал царя к весне прибыть в действующую армию, чтобы стать, как казалось главнокомандующему, свидетелем его новых, куда более блистательных свершений.

Мало того, главнокомандующий повелел в честь зимней кампании выбить специальную медаль с собственным изображением и надписью: «Победитель непобедимого». Под «непобедимым» имелся в виду не кто иной, как Наполеон.

Армия знала цену беннигсенскому дарованию. При Пултуске он разбил не самого французского полководца, а одного из его маршалов, Ланна, притом имея более чем двойное преимущество перед ним.

Прейсиш-Эйлау, несмотря на бесподобные мужество и отвагу русских войск, тоже нельзя было зачислить по реестру беспроигрышных сражений. А уж поведение самого главнокомандующего накануне и во время битвы вызывало среди определенного числа генералов и офицеров порицание.

Зачем, к примеру, следовало так долго отступать, выбирая якобы идеальное, без всяких естественных преград место для будущего сражения, недоумевали в окружении главнокомандующего. Как будто за семь лет перед тем, при Суворове, не велись бои в Альпах, где ущелья, пропасти, потоки и даже заоблачные выси не мешали ни оборонительным, ни наступательным действиям. А в итоге, вопреки всем предосторожностям, бой здесь пришлось непредвиденно принимать в тесных уличных стремнинах города, где стрелял каждый дом.