Багратион. Бог рати он - Юрий Когинов

В момент первого свидания императоров Багратион стоял на берегу в числе немногочисленной свиты, провожавшей государя. Все были в парадной форме. На Александре Павловиче был Преображенский мундир. Аксельбант — на правом плече. Панталоны белые, лосиные, ботфорты — короткие. Шляпа — высокая, с белым плюмажем по краям и черным султаном на гребне.

А он, каков он, тот человек с громкою славою величайшего полководца, который выехал из Тильзита? Лодка Наполеона причалила к плоту первою на самое короткое, казалось, мгновение, но его оказалось достаточно, чтобы на помост он вскочил первым и подал руку нашему государю.

Сей факт неприятно кольнул. Искус внимательно рассмотреть того, кто оказался первым, пересилил. Багратион навел подзорную трубу и увидел человека небольшого роста в конно-егерском мундире. Императоры тут, же обнялись и прошли в отведенный им шатер, на котором красовались изготовленные в форме золотых вензелей начальные литеры их имен.

Стремнина Немана была избрана территорией нейтральною. Ныне же таким местом стал сам город Тильзит, куда переехал русский император с самым ближайшим своим окружением и частью гвардии в качестве почетного эскорта.

Русские генералы и их адъютанты появлялись в городе лишь в случае надобности по службе. Багратион не был определен участвовать в переговорах — их вели министры и высшие дипломатические чиновники, такие, к примеру, как князь Куракин, вызванный спешно из Вены, куда около года назад он был назначен российским посланником. Его и хотелось теперь повидать Петру Ивановичу. А кроме того, Багратиона потребовал к себе в Тильзит и великий князь Константин Павлович.

Дом, который занимал император Александр, находился на главной улице и отстоял от дома, занятого Наполеоном, саженях в восьмидесяти или в ста. Он был двухэтажный, хотя весьма небольшого объема. Парадное крыльцо его, довольно тесное, все же было украшено четырьмя колоннами. Вход на это крыльцо был прямо с улицы, по трем или четырем ступеням, между, двумя средними колоннами. А уже из сеней внутрь помещения вели три выхода. Один — в правые, другой — в левые комнаты нижнего этажа и третий. — вверх по лестнице. Там, в верхнем этаже, и располагался сам государь, тогда как внизу были помещения дежурных и покои великого князя.

Константин Павлович был у себя не один, а в компании статного и очень красивого французского генерала, к тому же, непривычно для военного, экстравагантно экипированного. Начать хотя бы с того, что его черные волосы великолепными длинными локонами спускались до плеч, придавая лицу торжественную театральность. На нем была небрежно накинутая пурпурная мантия, в то же время дающая возможность разглядеть его вышитый золотом и усыпанный бриллиантами мундир. Генерал сидел на тахте, рядом с цесаревичем, не в позе гостя, а скорее хозяина — свободно откинувшись на спинку и вытянув вперед, чуть ли не на середину комнаты, длинные и стройные ноги, обутые в красные атласные сапоги с золотыми кистями.

— О, князь Петр Иванович, ты очень кстати! — воскликнул цесаревич, встав и протянув руку вошедшему. — Позволь представить тебе одного из самых доблестных французских военачальников маршала Франции Мюрата. — И, обращаясь к гостю, закончил по-французски: — Принц Мюрат — принц Багратион.

Будто за минуту до этого в госте не было никакой вальяжности и позы — так живо, просияв лицом, вскочил он с дивана.

— Багратион? Сам? О, сколько же времени я ждал знакомства с вами, мой дорогой принц и блистательный русский генерал!

Багратион едва успел разобрать потоком устремившиеся восторги по его поводу и, забыв свою осторожность в отношении французского языка, отвечая улыбкою на улыбку, произнес:

— Простите, ваше сиятельство, но мы не просто ждали оба этой встречи, мы все время, насколько помню, стремились навстречу друг другу.

— Отлично сказано! — выражая неподдельный восторг, Мюрат раскрыл объятия и заключил в них своего недавнего и самого непримиримого противника. — Шенграбен! Разве нам с вами его забыть? Не правда ль, мы были достойны друг друга в той жаркой, явившей образцы наивысшей храбрости наших воинов, битве, которая всегда останется в веках. А здесь, в Пруссии! Я хотел бы увидеть того лжеца и хвастуна, кто осмелился бы оспорить, что именно Багратион с Мюратом украсили своею доблестью только что замолкшую битву. Не так ли, мой дорогой принц?

— Ваше императорское высочество, — продолжая улыбаться, Багратион обратился по-русски к цесаревичу. — Мне, право, неудобно от сих похвал. Посему, если не соизволите счесть слишком дерзкой мою просьбу, передайте маршалу Мюрату, что я охотно уступаю ему первенство в нашем с ним ратном соперничестве. Тем более что здесь, в Тильзите, я не был столь галантен, чтобы пойти к нему навстречу, когда он, Мюрат, к сему так пылко стремился.

— Говоришь, пылко? — не сразу уловил суть сказанного Константин Павлович и вдруг, хлопнув себя по лбу, громко захохотал: — Ай да князь, ай да милый друг, удружил: знай наших! — и передал Мюрату слова Багратиона, продолжая смеяться от всей души.

Лицо Мюрата преобразилось и на мгновение приняло недавнее театрально-торжественное выражение. Но даром ли он был по рождению гасконцем, чтобы полезть за словом в карман! Услышав слова великого князя, он вспомнил тот день, когда почти ворвался на мост, вспыхнувший прямо у морды лошади.

— Ах, как удачно сказано, дорогие мои друзья! — отбросив условности этикета, Мюрат обнял за плечи своих новых друзей. — Обещаю, принц Багратион, передать вашу блестящую остроту моему шурину императору Наполеону. Лучшей оценки моей безрассудной храбрости, клянусь, и он не способен был придумать. А ведь это и в самом деле здорово: пылко — значит, в самое пламя!

— Чего не сделаешь, когда стремишься навстречу дружбе, — поддержал Мюрата новым взрывом смеха великий князь и, обернувшись к Багратиону: — Однако ты, князь Петр Иванович, мог бы сию пылкость счесть за пламенное желание маршала увеличить на одного человека число твоих пленных?

— О нет, ваше высочество, на пылкость чувств всегда следует отвечать тою же монетой, — поклонился Багратион.

— Вижу, вы оба довольны, что я так коротко свел вас. Два героя — и два рыцаря. А что, не отправиться ли нам, господа, в какой-нибудь погребок, чтобы отметить сие достославное событие?

С живостью, ему свойственной, маршал Мюрат тут же одобрил предложение. Багратион меж тем уклонился.

— Искренне прошу прощения. Я спешу к князю Александру Борисовичу.

— Знаю тебя, застольника, — произнес цесаревич. — По темпераменту и облику своему — ты чистый француз. Но вот что до бутылки вина, тут ты пас. — И что-то припомнив: Да, князь Петр Иванович, я передал тебе приехать ко мне по делу. Тут тебе, брат, письмо.

«От кого? — пронеслось в голове Багратиона. — И почему через цесаревича?» Но когда увидел конверт, взволновался еще более: от великой княжны Екатерины. Третье за последние две недели! Первое и второе он получил через главную квартиру. И вот теперь — снова от нее весть, только уже через брата.

Смущение русского генерала не укрылось от проницательного гасконца.

— Бьюсь об заклад — письмо от дамы! И к тому же — дамы сердца.

Цесаревич неожиданно произнес:

— Это письмо принцу Багратиону от моей сестры.

Все в одну секунду отразилось на выразительном и живом лице гостя — растерянность и смущение, недоумение и нескрываемое восхищение.

— О ля-ля! — наконец характер француза взял верх. — Простите мою нескромность, с которой я вступил в разговор. Но не могу удержаться, чтобы не высказаться со свойственною мне прямотою: одна лишь строчка этого послания делает вам, храбрейший из храбрых, великую честь. Я вспоминаю те дни, когда я и Каролина безумно влюбились. Тогда Бонапарт не был еще императором. Мы оба с ним были генералами. Но он отдал свою сестру за меня, простого офицера. В вашем же случае… О, я поздравляю, принц…

Великому князю следовало остановить вновь разразившийся поток красноречия. Но он сделал это на редкость учтиво:

— Представляю, принц, как и теперь, по прошествии времени, вы обожаете свою жену.

— О, ваше высочество, обожать — не то слово. Я боготворю мою милую Каролину, — подхватил зять Наполеона. — И она, вне всяких сомнений, заслуживает моего чувства. Нет и не может существовать на свете другой женщины, которая была бы так ослепительно красива и в то же время так безгранично верна тому, кому отдала свое сердце. Но как она тоскует одна без меня, лишенная возможности, всякий раз вспоминая своего горячо любимого мужа, страстно его обнять и прижать к своей груди! Разве могут письма заменить и выразить всю силу страсти? А нам, солдатам, так редко приходится быть рядом с теми, кто только и мечтает о нас.