Дорога в тысячу ли - Ли Мин Чжин

Как-то утром Сонджа постучала в дверь Юми, чтобы принести ей завтрак.

— Входи, омони, — сказала Юми.

Ее собственная мать не могла сварить горшок риса или заварить чай, в семье Мосасу из еды сделали культ. Как обычно, Сонджа несла на подносе целый выбор заманчивых блюд, покрытых чистой белой тканью. Юми тошнило, поэтому все, что ей удавалось удержать в последнее время, это рисовая каша.

— Мосасу сегодня рано уехал в Йокогаму, — сказала Юми, которой очень хотелось с кем-то поговорить.

Сонджа кивнула. Она накормила сына завтраком, прежде чем он пошел к поезду.

Юми с восхищением рассматривала поднос с едой.

— Выглядит превосходно.

Сонджа надеялась, что ее невестка будет есть. Она боялась нового выкидыша, но не хотела бы выглядеть обеспокоенной. У ее матери было шесть выкидышей.

— Спасибо, что так заботишься о нас.

Сонджа покачала головой:

— Ничего особенного. Ты сделаешь это для своих детей.

— Мосасу рассказал тебе о моей матери? — Юми взяла ложку.

— Что она работала в баре, — сказала Сонджа.

— Она работала проституткой. Мой отец был ее сутенером. Они не были женаты.

Сонджа кивнула и уставилась на поднос. Когда Мосасу уклончиво рассказал ей о семье Юми, Сонджа так и подумала. Военные годы выдались трудными для всех.

— Я уверена, что она была хорошим человеком, что она заботилась о вас.

Сонджа верила в это. Она любила Хансо, а потом полюбила Исэка. Однако чувства к мальчикам, Ноа и Мосасу, оказались намного сильнее, чем любовь, которую она испытывала к мужчинам.

— Моя мать не очень хорошая. Она била нас. Она больше заботилась о выпивке и деньгах. После смерти брата мы с сестрой убежали, иначе она заставила бы нас работать — делать то, что она сама делала.

Юми никому прежде этого не говорила.

— Мосасу сказал, что твоя сестра скончалась.

Юми кивнула. Сбежав из дома, они с сестрой нашли убежище на заброшенной фабрике одежды. Зимой они обе простудились, и ее сестра умерла во сне. Юми лежала в горячке рядом с мертвым телом сестры почти целый день, ожидая смерти.

Сонджа шагнула к ней ближе:

— Дитя мое, ты слишком много страдала.

Юми не родила девочку. Ее ребенок Соломон был крупным мальчиком, более девяти фунтов веса, даже больше, чем ожидал известный доктор. Роды длились более тридцати часов, и врачу пришлось позвонить коллеге и попросить о помощи. Ребенок родился сильным и здоровым. За месяц Юми полностью восстановилась и вернулась на работу, Соломона она брала с собой в мастерскую. На первой церемонии рождения малыш Соломон схватил хрустящую иену, не обратив внимания на щетку, струну и печенье. Это означало, что его ждет богатая жизнь.

3

Йокогама, ноябрь 1968 года

Когда управляющий залом сообщил Мосасу, что пришла полиция, тот предположил, что речь идет о проверке разрешения на автоматы патинко. В кабинете его ждали молодые офицеры из местного участка, он пригласил их сесть, но они остались стоять и молча поклонились. Управляющий залом остался у двери, только теперь Мосасу заметил, что лицо его выглядит необычайно серьезным.

— Господин, — сказал младший из двух офицеров, — ваша семья находится в больнице, и мы пришли за вами. Капитан хотел прийти сам, но…

— Что? — Мосасу вернулся от стола к двери.

— Сегодня утром вашу жену и сына сбило такси. В квартале от школы вашего сына. Водитель был пьян и заснул за рулем.

— С ними все в порядке?

— Ваш сын сломал лодыжку. В остальном он здоров.

— А моя жена?

— Она умерла в машине скорой помощи.

Мосасу выбежал из офиса без пальто.

* * *

Похороны прошли в Осаке, и Мосасу навсегда запомнил некоторые части церемонии ярко, а некоторые — как в тумане. Он крепко держал маленькую руку Соломона, опасаясь, что, если отпустит ее, мальчик может исчезнуть.

Ребенок трех с половиной лет стоял, опираясь на костыль, но настаивал на том, чтобы приветствовать каждого, кто пришел выразить уважение к его маме. Через час он согласился сесть, но остался рядом с отцом. Несколько свидетелей рассказали, что Юми вытолкнула сына на тротуар, когда таксист потерял контроль и машина помчалась на них. Пришло несколько сотен гостей. Это были люди, которых Мосасу знал по работе, прихожане из церкви его отца, которую посещали его бабушка Чанджин и тетя Кёнхи. Мосасу сделал все возможное, чтобы приветствовать их, но едва мог говорить, как будто разом забыл и корейский, и японский. Он не хотел продолжать жить без Юми. Она была не просто любимой женщиной, она была мудрым другом. И он чувствовал, что совершил великую несправедливость, не рассказав ей об этом.

Они так никуда и не поехали. С некоторым трудом им удалось получить паспорта, но большинство корейцев, проживавших в Японии, не могли путешествовать. Они не являлись настоящими гражданами Японии. Можно было получить южнокорейский паспорт через Миньдан, но теперь уже почти никто не хотел связываться с Севером — с Республикой Корея. Мосасу не покидал страну, где родился. И куда бы он поехал? Почему Япония никак не хотела их признавать?

Образы Юми наполняли его ум, и даже когда участники похорон говорили с ним, в ушах его звучали ее полезные английские фразы, выученные по книгам. Юми так и не отказалась от надежды в один прекрасный день переехать в Калифорнию. Впрочем, в последнее время она предлагала Нью-Йорк.

«Мосасу, тебе не кажется, что было бы замечательно жить в Нью-Йорк Сити или в Сан-Франциско?», — спрашивала она время от времени, а он говорил, что не может выбрать между двумя побережьями. «Там никому нет дела, что мы не японцы», — говорила она. «Здравствуйте, меня зовут Юми Бек. Это мой сын, Соломон. Ему три года. Как дела?» Однажды Соломон спросил ее, что такое Калифорния, и она ответила: «Небеса».

После того как большинство гостей ушли, Мосасу и Соломон сели в дальней части погребального зала. Мосасу похлопал мальчика по спине, и его сын прижался к нему, вцепляясь в рукав отца.

— Ты хороший сын, — сказал ему Мосасу по-японски.

— Ты хороший папа.

— Хочешь что-нибудь съесть?

Соломон покачал головой и поднял глаза, когда приблизился пожилой мужчина.

— Мосасу, ты в порядке? — спросил тот по-корейски.

Элегантный мужчина лет шестидесяти, может, чуть за семьдесят, в дорогом черном костюме с узкими лацканами и темным галстуком. Лицо было знакомо, но Мосасу не мог понять, кто это. Не желая быть грубым, Мосасу улыбнулся, но ему хотелось бы остаться без посторонних.

— Это я. Ко Хансо. Неужели я так изменился? Конечно, ты уже стал взрослым мужчиной. Это твой сын? — Хансо коснулся головы Соломона.

Мосасу поднялся со своего места.

— О, да, я знаю, кто вы. Это было так давно. Мама некоторое время искала вас, но не смогла найти. Она думала, что вы знаете, где находится Ноа. Он исчез.

— Это было давно. — Хансо пожал ему руку. — Есть новости от Ноа?

— И да, и нет. Каждый месяц он посылает деньги матери, но не указывает свое местонахождение. Он присылает много денег, поэтому ему не может быть совсем плохо. Мне просто хотелось, чтобы мы знали, где он…

Хансо кивнул.

— Мне он тоже прислал деньги. Чтобы вернуть долг, так он написал. Я хотел отказаться, но нет никакого способа. Я подумал отдать их вашей матери.

— Вы все еще в Осаке? — спросил Мосасу.

— Нет-нет. Сейчас я живу в Токио, рядом с дочерьми.

Мосасу кивнул. Он внезапно почувствовал слабость. Но тут появился водитель Хансо.

— Господин, мне очень жаль беспокоить вас, но там молодая женщина настаивает — говорит, что это чрезвычайная ситуация.

Хансо кивнул и вышел вместе с водителем. Новая девушка Хансо, Норико, поманила его из машины, розовый лак на ногтях ярко сверкнул.

— Папочка пришел! — радостно проворковала она.

— Что случилось? — спросил Хансо. — Я был занят.