Святослав. Великий князь киевский - Юрий Лиманов

   — Не успеешь! — Давыд нагнулся, схватил со стола тяжёлый кинжал, которым резал мясо, и в тот же момент Игорь одним рывком перевернул массивный стол в сторону Ростиславичей и загородил собой двоюродного брата.

   — Ополоумели? — крикнул он.

Мгновение они стояли друг против друга. Давыд взвешивал в руке кинжал, Рюрик, согнувшись, как для прыжка, не сводя глаз с Игоря, шарил за спиной, нащупывая лавку. Роман обходил со стороны...

   — Скопом на старого? — прогремел голос Игоря. — Не дам, вы меня знаете!

Святослав поднял голову, поглядел на Игоря. Какая-то жалкая улыбка тронула его губы, он часто заморгал, вздохнул, но ничего не сказал.

Рюрик нащупал скамью, подтянул, сел.

   — Роман, подними-ка стол, — приказал.

Роман недоумённо уставился на дядю.

   — Подними, подними, — покивал тот успокаивающе.

Побагровев от натуги, Роман поставил стол на ножки.

Утварь оставалась на полу, под ногами. Теперь сидели только двое: Святослав и Рюрик.

   — Первым заговорил Рюрик:Ну, допустим, кликнешь ты воинов, порубят они нас, гостей твоих, а потом? Как перед Русью, перед братьями-князьями оправдываться станешь? По дедовскому обычаю пригласят тебя съехавшиеся со всей земли князья в красный шатёр на суд и предъявят тебе вину за убийство князем князя не на бранном поле, не в честном бою, а из-за угла, аки тать. Убийце смерть, а роду его бесчестие и безземелье — так гласят дедовские заветы. И пойдут дети, внуки, правнуки твои, безвотчинные, по Руси, и отовсюду их гнать будут, и угаснет род твой, и проклянут тебя во веки веков...

   — Воистину так, — перекрестился игумен.

Святослав зябко повёл плечами, встал, положил руку на плечо Игоря.

   — Готов крест целовать — не было у меня и в мыслях единым над вами встать. Тебя, брат, если и унизил, то без умысла. Прости... — Это Игорю. — И на соправительство я не посягал. — То — Рюрику.

   — Крест целуешь на день, мы тебя знаем. — Рюрик улыбнулся открыто. — А песнь Игорева дружинника — она на века.

Святослав согласно покивал головой, обошёл стол, прошёл, шаркая и покряхтывая — древний старик! — едва не коснувшись его, мимо Давыда, всё так и стоявшего с кинжалом в руке, и скрылся в двери, ведущей в библиотеку.

Князья и игумен проводили его глазами и теперь молча смотрели на дверь...

Святослав вернулся, держа в дрожащей руке ещё не сшитые листы пергамента, подошёл к факелу, вытянул руку, прочитал выразительно:

От войны с неверными князья отвернулись.Ибо сказал брат брату:«Это моё, и это моё же!»Стали князья про малое «вот — великое» молвитьИ на себя крамолу ковать.А поганые тем временемТерзали землю Русскую.

Помолчал, поглядел на собравшихся.

   — Не сказал — пригвоздил певец... Так ведь всех нас, братья, а? — Положил листы на стол, подошёл снова к стене, вытащил факел из гнездовища, вернулся к столу, легко нагнулся, будто и не он только что кряхтел, поднял блюдо, поставил посередине стола, бросил на него листы и поджёг. — Пусть не будет средь нас недоверия.

Как зачарованные глядели все на огонь, пожирающий пергамент, а он корчился, словно сопротивлялся, мелькали летучие строки, трещал огонь, запахло палёным мясом, как будто там, в огне, горело живое тело...

   — Единый список был. Нужно ли ещё крест целовать?

Огонь затухал, листы шевелились, всё ещё сопротивляясь, и тихонько потрескивали...

   — Единый, говоришь? А тот, что у певца? — спохватился Роман.

Давыд, не спуская взгляда с чёрных лоскутов на блюде, сказал Святославу:

   — Певец под твоей рукой.

   — Нет боле на нём моего благоволения... Живёт он один, на отшибе, за Боричевым взвозом... — тихим голосом произнёс великий князь.

Давыд с силой воткнул кинжал в столешницу.

Игорь словно очнулся от наваждения.

   — Эх вы, князья-витязи, что вы задумали? — сказал и ушёл, хлопнув дверью.

И тогда Святослав, как бы скрепляя достигнутое согласие, сказал Рюрику:

   — Нет, не бывать Игорю великим князем. — И пошёл ставить факел на место.

   — Да, не бывать, — подхватил Рюрик. — Не тех статей конь. Конечно, ему невместно против дружинной правды идти. Но думаю, того, кто его от позора избавит, он отблагодарит... — Роман! Знаешь ли ты короткую дорогу до Боричева взвоза?

Роман не ответил. Два дяди и Святослав глядели на него тяжело и оценивающе. Он постоял, колеблясь, потом повернулся и пошёл к двери, ускоряя шаг...

Борислав спускался с красного крыльца, когда из темноты его окликнули. Он вгляделся. К нему подходил князь Игорь. Княжич поклонился выжидательно. Неужто гордый князь станет сейчас сводить с ним счёты?

— Вот что... Бывшему моему дружинному певцу беда грозит, — быстро сказал Игорь. — Я здесь гость, в своих поступках не волен, не мне тебе об этом говорить. Остереги певца! И не теряй времени.

В опустевшую малую гридницу заглянул Ягуба. Увидел разбросанную на полу утварь, заинтересовался, вошёл, оглядел стол, долго рассматривал блюдо с пеплом и остатками почерневшего пергамента, сокрушённо покачал головой... Погасил факелы, ушёл, уверенно двигаясь в темноте. Он досадовал на себя, что не сумел ни подсмотреть, ни подслушать...

Микита и Данилка сидели на завалинке ветхой избы. Ночное чистое небо искрилось звёздами, неумолчно пели цикады, где-то далеко в городе лениво лаяли собаки.

   — Умаялся Вадимысл, устал, сердешный, — сказал Микита. — День сегодня у него какой небывалый. А тут ещё мы, гости незваные... Ясное небо, Данилка?

   — Ясное. Звёзды, дедушка.

   — То-то кобылки распелись, гомонят, озоруют... Беззаботный они народ. Нет дождя — вот и всё, что им для радости нужно... Не то человек. Иному, чтобы запеть, ненастье требуется. А в счастии и довольстве он нем, и душа его в сытой дрёме похрапывает.

   — Ты о чём, дедушка? — спросил Данилка.

   — О Вадимысле размышляю. Будет он теперь взыскан милостями, и куда талант его повернёт — не угадаешь. Ты молчи, не сопи обиженно, ты молод ещё, мало что видел, а я насмотрелся. Да и то сказать, незрячими очами иногда больше видишь, чем зрячими, потому что в душу смотришь, вглубь её, а не на внешность... Вот щёлкает соловей в лесу, и красота дивная в его пении, и всем он в радость. Так нет, нужно его в клетку посадить. И чем дивнее его пение, тем клетка изукрашенней, богаче, зерно ему вволю дают и питья... Соловей же чахнет, петь перестаёт. А скворушка, тот и в клетке поёт. За зёрнышко даровое, очищенное, не им самим добытое... Кем Вадимысл окажется?

   — Соловей он, соловей нашего времени. Уж не завидуешь ли ты ему, дедушка?

   — Завидую? Нет. Стар завидовать. Да и никогда мне так не сложить, не умыслить... — Микита вздохнул. — Не слушай ты меня, Данилка, так я... Может, и разучился на старости лет в души смотреть... Хотя... в иные времена лучше скворушкой быть.

Из избы вышла Мария, присела рядом.

   — Уснул, — сказала она о Вадимысле.

   — Вот и хорошо.

   — Беспокойно спит, вскрикивает, дёргается. Отвык он от пиров, а тут столько чарок мёду выпил, совсем ослабел... — Мария вдруг заплакала.

   — О чём ты, Мариюшка? — забеспокоился Микита. — Теперь всё ладно будет.

   — Ох, Микита, и не говори... Уж так я намучилась, так намаялась. Сколько лет ждала его... Приехал. Кажется, отдохни душой, ан нет, будто грызёт его что-то, будто всё ещё в плену мыкается. — Мария тяжело вздохнула и снова заговорила: — И в доме ни ногаты, всем кругом задолжали. Спасибо, княжич Борислав не забывает. А сегодня — вот оно, счастье, улыбнулось, думала. Перстень великий князь пожаловал, от других гостей внимание было... Ничего не взял Вадимысл.

Данилка возбуждённо вскочил на ноги, хотел что-то сказать деду, да горло перехватило. Ой только вздохнул.

   — Сиди, сиди, парень, — понял его волнение Микита. — Песнетворец Вадимысл, соловей.

   — Тебе — песнетворец, - а мне как с долгами-то быть? — проговорила Мария горестно. — Что же мне, в закупы идти?

Цикады умолкли, где-то близко завыли собаки. Мария помолчала и сказала:

   — И пойду, лишь бы ему спокойно...

За тыном показалась голова человека, за ним смутно фигура второго.

   — Здесь певец стоит?

   — Здесь. А вы кто, добрые люди, не от князя ли? — спросила Мария.

   — Остерегись, Мария, чую, то злые люди...

   — Что ты, Микита, наверное, от князя, с дарами... — Она встала, пошла навстречу.

   — Остановись, Мария! — Но Микита не успел закончить.

Двое вооружённых людей вбежали в калитку. Тот, что был впереди, косым, наотмашь, ударом меча свалил Марию, не останавливаясь, вскочил на крыльцо, исчез в доме. Второй ударил Микиту мечом в грудь. Старик сполз на землю, и незнакомец добил его. Данилка дико закричал, бросился вон со двора, убийца погнался за ним. В тесном проулке Данилка заметался, не зная, куда бежать — к городским ли стенам, к Днепру... Вдруг он услыхал топот конских копыт. Он побежал навстречу и закричал: