Святослав. Великий князь киевский - Юрий Лиманов

Княжич Борислав вёл лёгкую, приятную беседу с двумя знакомыми сурожанами. Ровно в полдень он откланялся и пошёл на задний двор, откуда через калитку вышел в проулок. Обогнул дворец и очутился на площади, где его уже ждали Мария, Микита и Данилка.

   — Пошли, — сказал он им коротко вместо приветствия. — Проведу вас через библиотеку. Оттуда есть проход прямо в пиршественную палату. Сядете в конце стола, людей сегодня не счесть, никто не заметит.

Мария склонилась, взяла руку княжича, чтобы облобызать:

   — Всем мы тебе обязаны, а уж эту милость вовек не отслужу...

Борислав Досадливо отнял руку, открыл калитку.

   — Ради таких вот дней и живёт песнетворец, — произнёс тихо Микита.

   — Проходите, проходите скорее, — торопил княжич. В любую минуту его могли хватиться.

Миновали библиотеку. Данилка отстал, заглядевшись на книжное богатство.

В переходе княжич остановил их.

   — Как первую чашу поднимут, так и проходите, среди припозднившихся вас никто не заметит, — сказал он и ушёл.

   — Дедушка, а ты вот так когда-нибудь пел?

   — Пел, Данилка, пел, но так — никогда! — Слепец чутко прислушивался.

Мария стояла, прижав ладони к пылающим щекам.

   — Это ещё что за незваные гости? — раздался внезапно у них за спиной властный, хозяйский голос.

Микита вздрогнул, как будто его ударили. Обернулся, вытянул вперёд руку, словно нащупывая невидимые токи, «исходящие от незнакомца, и застыл.

   — Ягуба... — сказал он обречённо.

   — Микита? — воскликнул Ягуба, и в голосе его послышалось смятение.

Микита сделал шаг вперёд и заговорил, постепенно повышая голос:

— Дозволь в палату пройти, великого певца послушать. Христом Богом молю! Дозволишь — прощу тебе очи мои!

Ягуба вздрогнул, попятился, долго смотрел на Микиту, потом сказал:

   — Идите за мной!

Поздно ночью Святослав, уже разоблачённый, без парадных одежд, в одной лишь любимой заячьей душегрейке, сидел в светёлке, пил молоко и заедал ломтём хлеба. Глаза его глядели пусто и отрешённо, под ними залегли тени усталости.

В дверь постучали.

Вошёл Борислав, поклонился.

   — Вот она, хозяйская участь, — усмехнулся великий князь, — на своём пиру голоден остался.

Борислав промолчал.

   — Как гости?

   — Мало кто на своих ногах ушёл, под руки уводить пришлось, а иных холопы и отроки унесли.

   — Это у нас умеют — на пиру без меры есть и пить. А я, грешный, думал, что преставлюсь, не дотяну до конца. Не по моим слабым силам подобное. А ты говорил — не читай «Слово». И выслушали, и славу кричали... Братец мой двоюродный всю бороду искусал...

В дверь поскреблись.

   — Входи, Ягуба.

Ягуба вошёл, склонил голову, метнул взгляд в сторону княжича.

   — Говори, боярин.

   — Рюрик с Ростиславичами собрались в малой гриднице за библиотекой. И Игорь Святославич там, и игумен...

   — За чаркой?

   — За чаркой.

   — Ишь, не хватило им мёду на пиру. И что же?

   — Тебя лают, великий князь.

Святослав удовлетворённо сощурился, как кот, учуявший мышь, ухмыльнулся, взглянув на Борислава.

   — Вот так, княжич.

   — Рюрика Ростиславича возвеличивают, — добавил Ягуба.

   — Ежели одного поносят, то обязательно другого возвышают. Сие в натуре рабьей человеческой. А Рюрик?

   — Своим молчанием их прощает.

   — К лаю мне не привыкать, собака тоже лает, да ветер уносит. Согласно ли лают?

   — Согласно.

   — Это плохо, что согласно. — Кряхтя встал. — Что ж, войдём, аки в клетку льва рыкающего, княжич? Со мной войдёшь. И меч возьми, а то, бывало, что, не найдя довода, иной после похмельных медов заканчивал спор ударом в спину... Ты же, боярин, иди, иди... То дела княжеские.

В переходе Святослав остановился у закреплённого на стене факела, укоризненно покачал головой, оглянувшись на Ягубу:

Распустились дворовые, не следят, смола капает мимо бадейки, того и гляди, пожар... — Он поправил факел. — Ты иди, спасибо тебе за службу, я уж с княжичем... — И побрёл, его обившись.

Ягуба поглядел вслед, потеребил бороду, свернул в другой переход — разные пути вели к малой гриднице, и если чуть поторопиться, то можно и обогнать старика...

В малой гриднице на стенах горели два факела. За просторным столом, уставленным ковшами, сулеями с заморским вином, чашами, среди которых сиротливо стояло блюдо с кусками жирного мяса, сидели Ростиславичи, Игорь, игумен — всего шесть человек. Не было ни отроков, ни чашников.

На великокняжеском столе сидел Рюрик. В одной белой рубахе с золотым шитьём, багровый от выпитого, но трезвый, он внимательно глядел на сотрапезников, вслушивался в негромкие слова.

— Седьмой десяток до половины пройти в твёрдом здравии не каждому дано, — сказал Давыд.

   — Велика заслуга — долголетие?

   — Он велик, только если мы велики... — заметил игумен. «Поглупел от старости, повторяет одно и то же», — подумал Рюрик.

   — Кто, кто великий? — переспросил тугой на ухо князь из смоленских удельных. Имени его Рюрик не помнил, знал лишь, что предан он Давыду и давно уж ничего не слышит. 3ачем его Давыд потянул за собой? Правда, верен, как пёс, готов любую кость на лету ухватить...

   — В добром здравии, да, а в добром ли уме? — воскликнул Роман.

«Так, — мысленно одобрил Рюрик, — молодец племянник, хорошо сказано».

Князь Игорь, насупившись, мрачно смотрел на сидящих за столом, переводя тяжёлый взгляд с одного на другого. Зачем они его зазвали на чарку после пира? Святослава лаять? Забыли, что и он Ольгович, что Святослав ему двоюродный брат, что как ни крути, а именно он выручил Игоря из давней беды.

   — Как ты смеешь! — крикнул он Роману. — У Святослава государственный ум, в том никто ещё не сомневался!

   — Государственный ум великого князя столь тонок, братья, что я порой в тупик становлюсь, не могу своим слабым разумением проникнуть в суть его поступков. Вот недавно стало мне ведомо, брат Игорь, что он половцев тайно предупредил, когда ты на них этой весной собрался в поход. И чуть было не повторилась для тебя проклятая Каяла[55].

   — Врут твои доносчики, князь Рюрик! — Игорь стукнул кулаком по столу, и сразу же воцарилась тишина.

   — А ты спроси у своих свойственников половецких и сам прикинь: кто с ними мирное докончанье вершил? Святославов выкормыш Борислав. Он великому князю всё выгоды выторговывал, а тебе только певца увечного из плена привёз. И мы его сегодня слушали и за тебя от души печалились. Твои победы для Святослава горше собственных поражений, а твои поражения ему — в великую радость. Ежели не так, то зачем бы он твоему дружиннику такую честь оказывал? — сказал Рюрик.

   — Он сегодня твой позор, твоё поражение воспел, — вставил Давыд. — Ты не гневись, я тебе это как будущий родственник говорю. — И поглядел многозначительно на Романа.

   — Скажи, кто тебе сообщил, что Святослав половцев уведомил? — спросил Игорь.

   — Не у тебя одного свойственники среди степняков. Мог я и через Кунтувдея прослышать, — ответил Рюрик.

   — Хан на Святослава обиду держит, мог и оболгать, — возразил князь Игорь. — А что до певца, то он не столько мой позор воспел, сколько Святославово величие, и тем твоё достоинство, как соправителя, принизил.

   — О том разговор особый, — резко сказал Рюрик.

— О чём разговор, о чём? — переспросил тугоухий князь.

От него отмахнулись.

Давыд внимательно следил за лицом князя Игоря. Северский князь в борьбе против Святослава был бы сильным союзником, за ним стояло обширное княжество с уделами, могучая дружина. Но родственные узы, верность дому Ольговичей не позволяли ему до сих пор произнести решающее слово. Вот и на пиру, хотя вроде и договорились раньше, он не объявил о помолвке дочери и молодого Романа — уклонился.

   — При Святославе пошатнулась вера на Руси, — забубнил своё отяжелевший игумен. — Окружил себя книжниками, любомудрствующими и ерничающими, одаривает, приникает, ставит выше природных бояр, а то и князей... Рюрик смотрел на игумена, как на докучливую муху, но терпеливо ждал, когда тот закончит.

   — Крест целует, чтобы назавтра же преступить крестное целование, и тем вере непоправимый урон наносит, ибо как станет верить холоп, ежели великий князь преступает... — не унимался игумен.

— Это правда, водится за ним такое, — подхватил Рюрик. — Помнится, лет пятнадцать назад Святослав крест целовал, братскую чарку пил, в вечной любви клялся, а потом Засаду на князя Давыда учинил. Тот мирно на Днепре с женой и детьми охотился, а Святослав его не в честном бою — из камышей хотел схватить. Было бы в тот раз поболе сил у Святослава — погубил бы... Клятвопреступник он, и не единожды...