Святослав. Великий князь киевский - Юрий Лиманов

   — Неужто не видишь, что не до того мне...

   — Убит певец твоей милости, государь, — быстро произнёс Ягуба.

   — Не может того быть, боярин! — На лице Святослава отразилось такое недоумение, растерянность, что Ягуба даже заколебался в правильности своих предположений.

   — Увы... — произнёс он с приличествующей сообщению скорбью.

   — Как убит? — Святослав запахнул заячью душегрейку.

   — Ночью в постели зарезан. И жена его невенчанная, по имени Мария. Та — во дворе. И слепой гудец Микита там же...

Святослав опустил голову, зябко поёжился, сунул руки под душегрейку, отчего стал похож на больную птицу.

   — Горестная весть. Певец был от Бога дивным даром взыскан. Помолимся за упокой его души... — Святослав перекрестился. — Недосмотр, боярин, чреватый последствиями, а?

   — Уж не на меня ли, великий князь, вину поворачиваешь?

   — Говорю — недосмотр.

   — Моё дело — всё, что на твоём дворе.

   — И в стенах киевских.

   — А он твоим повелением за стеной на жительство был определён.

   — Это так... Закажешь сорокоуст из моей казны.

   — Ещё убит на том же дворе дружинник князя Романа.

   — Дружинник Романа убит? — растерянно спросил великий князь.

   — Увы, — повторил Ягуба.

   — Чего ему там понадобилось?

   — Не знаю, государь. Мёртвые молчат.

   — Это верно, мёртвые молчат... Кто нашёл трупы?

   — Обходчик. Сразу же мне донёс. Я приказал рта не открывать, трупы убрать тихо...

   — Умница, Ягуба, умница... Ни к чему слухи множить, да к тому же сразу после пира... А как дружинник-то убит? Мечом, ножом?

   — Мечом, государь, — ответил Ягуба и подошёл поближе к Святославу.

   — В доспехе был?

   — В боевой кольчуге.

   — Охо-хо-о... Горе, горе... — Князь ссутулился ещё сильнее. — Думается мне, напали на певца ночью лихие люди, а дружинник Романа, видать, мимо проходил, крики о помощи услыхал и вступился... Честь ему. Закажешь поминание, и пусть священник восславит... И вдове пять гривен... нет, десять гривен от меня. А как князь Роман наградит, то его забота...

Святослав выпрямился, как бы показывая, что тяжёлый разговор окончен.

   — И князь Роман убит, государь.

По лицу Святослава метнулся испуг, руки его, совершив некое непроизвольное движение, стали медленно оглаживать бородку, будто успокаиваясь, затем неожиданно ухватили Ягубу за ворот. Великий князь вскочил и стал трясти боярина, злобно выкрикивая:

   — Убит князь Роман?! Убит? Ты с кем хитрить вздумал, пёсий сын? Со мной? Куда нос суёшь? Что вынюхиваешь? Что замыслил?

   — Ничего, государь...

   — Почему о том, что Роман порубан, последним сообщил? О каких-то смердах да певце — первым делом, а о князе, Мономаховиче, — последним? Говори!

   — Боялся гнева и скорби твоей, великий князь!

   — Ты? Боялся? Скорби моей? — Святослав с силой швырнул Ягубу на пол, склонился над ним, зашипел, брызгая слюной: — Уж не в скоморохи ли готовишься? В глаза, в глаза мне смотри! — И сам впился глазами в зрачки поверженного боярина. Потом так же внезапно отпустил, выпрямился, стряхнул что-то невидимое с любимой душегрейки и сел. Спокойно, словно не он только сейчас кричал, спросил: — Выдал я себя?

   — Выдал. — Ягуба поднялся, встал над князем: хозяин положения!

   — Чем?

   — Поспешил дружинника оправдать, государь. И не спросил, есть ли следы татей.

   — Учту. Но намотай на ус: князя Романа никто не учил, не подстрекал, то от усердия его не по разуму.

Ягуба кивнул.

   — А следов, государь, тати не оставили.

   — Тати ли то были? Говоришь, нет следов?

   — Нет...

   — А как убит Роман?

   — Мечом воинским порубан. Страшные удары. И точные.

   — Не след ли здесь?

   — Намёк на след, государь.

   — Вот-вот... Романа силой Бог не обделил. И.мечом он владел знатно. Нет ли здесь ниточки?

Ягуба ответил не сразу и не прямо, а вскользь, как бы проверяя, так ли он понимает мысли князя:

   — Игорь Святославич ночью со двора не выходил, никого из своих не отсылал, до сих пор почивает...

   — Точно ли?

   — Точно, государь.

В дверь постучали, и вошла мамка, за нею кормилица со спелёнутым младенцем на руках.

   — Великий государь, — запела мамка с обычным умилением в голосе, — твой правнук тебе доброго утра желает!

   — Уйди, дура! — отмахнулся Святослав.

Мамка охнула, рот её округлился, она попятилась, наседая на кормилицу, обернулась, вытолкала её и тихонько закрыла за собой дверь...

   — А княжич Борислав? — В голосе Святослава прозвучало непонятное Ягубе беспокойство.

   — Слаб княжич против Романа, — ответил боярин.

   — То верно, — облегчённо вздохнул великий князь.

Они замолчали, перебирая каждый мысленно возможных врагов Романа.

   — Глуп был Роман и супротивник мне, — снова заговорил великий князь. — Но он племянник Рюрика... Для Рюрика мне убийцу нужно сыскать, иначе не обелюсь перед всеми Ростиславичами. Должны быть следы, обязательно должны быть следы, не может быть такого, чтобы пять трупов — а следов не найти. Дознайся, Ягуба, дознайся...

   — Скажи, государь, а список «Слова», который из библиотеки исчез... Его ведь наши монахи переписывали?

   — Побывал уже? — ответил вопросом великий князь. И подтвердил: — Да, они.

   — А где же изначальный список, который певец привёз с собой, с которого списывали? — допытывался Ягуба.

   — Бог его знает, полагаю, вернули певцу. А ты спроси у Паисия;

   — Я в избе той побывал, всё обыскал. Нет там ничего.

   — Говорю же, спроси у Паисия.

   — Нет у него рукописи, — сказал, как отрезал, Ягуба. — Что с отцом Паисием делать будем? Наказать?

   — За что? — не понял Святослав.

   — За ротозейство.

   — Непременно.

   — А может быть, простить вину монаху?

   — Не улавливаю твою мысль.

Ягуба оживился вдруг и стал азартно объяснять:

   — Здесь, государь, след может обнаружиться. Старик знает, что Вадимыслов список — единственный, всё, что осталось от повести, так?

   — Так... — всё ещё не понимал Святослав.

   — Он не успокоится, станет рукопись отыскивать. Отец Паисий — человек простодушный и сговорчивый, но ежели дело касается книг для твоей библиотеки, то настырен он и вездесущ, ему все пути книг на Руси ведомы. Так что, коли рукопись «Слова» сохранилась — мимо него не пройдёт. Вот когда он её отыщет, тогда я и нагряну, вроде бы невзначай, с другим делом. Уж такой-то след я не упущу.

   — Я тебе сказал — отыщи убийцу. А как — твоя забота. Прилягу, устал я что-то. Стар я стал с тобой по-лисьи петлять. — Святослав поднялся и властно, с угрозой в голосе, которая не предвещала ничего хорошего — Ягуба знал это лучше всякого иного, — сказал: — Ты впредь всё прямо говори. А не то осерчаю, боярин, смотри...

Ягуба вышел из светёлки, пошёл по переходу, усмехнулся про себя: «Стареешь, Святослав, стареешь...»

После ухода Ягубы Паисий никак не мог заставить себя взяться за дело. Да и к чему? Не сегодня завтра его вернут в монастырь. Конечно, нужно бы посмотреть описи книг и рукописей, подготовить их для передачи новому смотрителю. Но не было сил, в голове метались обрывки строк из повести погибшего Вадимысла... Записать бы их, но даже на это сейчас Паисий был не способен.

Вошли непривычно притихшие переписчики — Остафий, Карп, Пантелей, — с ними незнакомый паренёк.

   — Вот, отче, тебя спрашивал, — сказал Остафий.

Паренёк подошёл, робко представился:

   — Данилка я, поводырь Микиты, может, помнишь меня, отец Паисий?

Паисий закивал. Данилку он несколько раз видел на постоялом дворе, куда забегал поговорить с Микитой во времена его приходов в Киев. Хоть и слепой, Микита удивительно хорошо знал, что и в какой библиотеке можно отыскать. Да и записывал Паисий не раз с его голоса сказы и былины...

   — Микита тебя прислал? — спросил Паисий ласково. Паренёк был ему симпатичен.

   — Убит Микита, отче, — ответил Данилка, и голос его дрогнул. — Вчера...

Он рассказал обо всём: и как княжич Борислав помог Миките и Марии пройти на пир, а ему, Данилке, сопровождать слепца, и как на дальнем конце стола, в гуще киевских гостей, никто не обратил внимания на известного в городе старого певца, как слушали они великого песнетворца, как пригласила их Мария переночевать, и как ворвались тати...

Паисий слушал молча, только мелко крестился, горевать уже не было сил, всё словно выгорело в нём, выплеснулось в том отчаянии, которое родилось утром после рассказа Ягубы.