Мой любимый герцог - Эви Данмор

Директор тюрьмы кивнул.

– Очевидно, ваша светлость.

– Следовательно, ее досье нужно удалить, а шерифу сообщить, что дело прекращено.

– Будет исполнено, сэр.

Себастьян подозвал Рэмси, не сводя глаз с директора тюрьмы.

– Какова сумма залога?

Директор выглядел удивленным – очевидно, ожидал, что герцог просто заберет узницу с собой.

– Пятьдесят фунтов, ваша светлость.

Аннабель чуть не ахнула. Для нее это была немыслимая сумма. Увидев, как Рэмси достает чековую книжку из внутреннего кармана пальто, она чуть не свалилась в обморок.

Монтгомери подписал чек на столе директора и молча повернулся, чтобы уйти.

Рэмси хотел было взять Аннабель под руку, но та застыла на месте.

– Пойдемте, мисс, – упрашивал Рэмси.

Монтгомери обернулся, в его взгляде читалось нетерпение. Он вопросительно смотрел на Аннабель. Она подошла к нему и поднялась на цыпочки, чтобы прошептать что-то на ухо. Ей совсем не хотелось к нему приближаться, ведь от нее наверняка исходил жуткий тюремный запах, но…

– В камере осталась еще одна суфражистка, – тихо сказала она, – Мэгги. За ней некому прийти, она в отчаянии.

Монтгомери отступил и посмотрел на нее долгим, непроницаемым взглядом. Затем протянул руку в сторону Рэмси, который тут же снова достал чековую книжку.

В кабинете воцарилась полная тишина, герцог подписал второй чек на пятьдесят фунтов и приказал освободить Мэгги утром.

Щеки Аннабель пылали. Она подумала о женщине-кокни, порыв помочь и ей боролся со здравым смыслом. Монтгомери положил конец сомнениям, крепко взяв ее за руку и выведя из кабинета.

Под проливным дождем у черного входа их ждала карета без опознавательных знаков. Рэмси бросил промокшему извозчику монету.

– Белгрейв-сквер, тридцать семь.

Карета, покачиваясь, ехала по ночному городу, оба хранили молчание. Монтгомери выглядел чужим, словно незнакомец, и от этого Аннабель чувствовала себя потерянной.

Она обошлась ему в сто фунтов, а даже не была его любовницей. Чтобы найти ее, он обыскал все тюрьмы Лондона, хотя она велела ему держаться подальше. А ведь Монтгомери отличался строгими принципами, и для него использовать свое положение означало идти наперекор своей натуре. Просто сказать «Благодарю вас» за все, что он сделал, казалась смехотворно малой платой.

– Куда мы направляемся? – наконец спросила она.

– Прошу прощения, я думал, вы знаете. В мою резиденцию в Белгравии.

Герцог не поворачивался. Если не считать осмотра лица в поиске следов жестокого обращения, он вообще мало смотрел на нее сегодня вечером. Эта мысль тяжким грузом лежала на душе.

– Хотя, возможно, вы предпочтете остановиться в «Кларидже», – добавил он, когда она ничего не ответила.

– В отеле? – Даже она слышала об этом знаменитом месте.

Он кивнул.

– Вы могли бы воспользоваться моими апартаментами. А завтра вам подадут экипаж и отвезут на вокзал.

Он говорил так вежливо. Безлично вежливо. Дело было не только в том, что рядом был Рэмси. Она чувствовала отчужденность, как будто Монтгомери аккуратно перерезал невидимую нить, которая связывала их друг с другом почти с первой встречи. Ему, очевидно, все еще хотелось чувствовать себя ее защитником и покровителем, но было ясно, что он противится этому желанию. Пусть так. Ведь он всего лишь следует ее просьбе: держится на расстоянии. Но почему-то от этой мысли ей не становилось легче. Горечь, будто тяжелый камень, сжимала грудь, не давая дышать.

– Меня вполне устраивает Белгрейв-сквер, ваша светлость.

Белый, украшенный лепниной городской дом Монтгомери имел четыре этажа и выходил окнами на парк на противоположной стороне улицы, скрытый сейчас ночной тьмой. Четыре белые колонны украшали главный вход. Не прошло и часа, как прямиком из тюрьмы Аннабель перенеслась в самый богатый район Лондона. В это трудно было поверить. Она тяжело поднималась по ступенькам, опираясь на руку Рэмси, словно старуха. В холле, пока лакеи принимали у пришедших перчатки, пальто и шляпы, она успела заметить люстру и широкую дубовую лестницу.

Монтгомери разговаривал с одной из служанок. Судя по ее свежему накрахмаленному платью и манерам, это была экономка. Наконец он повернулся к Аннабель. Лицо его было по-прежнему отчужденным.

– Милли покажет вам вашу комнату, – сказал он, кивнув на молодую горничную, стоявшую рядом с экономкой. – Вы можете принять ванну или заказать ужин.

Ванна… Ужин… Настоящий рай…

И все же она с радостью променяла бы все это на каплю теплоты в его голосе. На его подбородке золотилась щетина. Должно быть, он побрился очень рано, а сейчас близилась полночь. Он с утра на ногах, позади у него еще один долгий день, об этом говорили и щетина, и резко обозначившиеся морщины вокруг его прекрасного рта. В конце концов, он вовсе не бог, а простой смертный.

Аннабель глубоко вздохнула, стараясь унять нарастающее волнение. Как же ей хотелось сейчас уткнуться ему в плечо… Ведь, смертный он или нет, держится он так, словно судьба всего мира зависит от него одного. И кто-то должен подарить ему хоть каплю нежности за его заботы…

Ее пристальный взгляд не укрылся от внимания Монтгомери. В глубине его глаз вспыхнул огонек, непроницаемое лицо дрогнуло. На мгновение ей почудилось, что он вот-вот прикоснется к ней, но герцог просто стоял, сжимая и разжимая правую руку.

– Спокойной ночи, мисс Арчер, – сказал он.

– Не набрать ли вам ванну, мисс, пока я приготовлю комнату? – спросила Милли.

Спальня, на взгляд Аннабель, и без того была идеально подготовленной. Пышные темные бархатные шторы и тепло от поющего в камине огня придавали комнате уют и несколько смягчали холодную элегантность деревянных светло-голубых панелей и высокого оштукатуренного потолка.

– Ванна была бы очень кстати, – ответила Аннабель.

Ей хотелось как можно быстрее смыть с себя ужасный дух Миллбанка.

Ванная комната поражала изысканностью. Все здесь было продумано до мелочей: белая плитка от пола до потолка, сверкающие краны и большая овальная медная ванна. На полках стояли стеклянные мыльницы с кусками благоухающего дорогого мыла и розовые хрустальные флаконы с лавандовой эссенцией и розовым маслом.

Милли открыла краны. Горячие белые струи хлынули в ванну, и поднялся пар. Аннабель стала раздеваться, а служанка вышла и вернулась обратно с охапкой накрахмаленных