Новый Мир ( № 11 2012) - Новый Мир Новый Мир

В этом же номере «Знамя» публикует статью В. В. Ермилова «Великая трагедия» — о романе Л. Н. Толстого «Анна Каренина». Присутствие Конецкого, Моравиа и Ермилова под одной обложкой, вероятно, было источником некоего веселья для членов редколлегии. Ермилов Владимир Владимирович, советский литературовед, некогда секретарь РАПП и тот самый человек, с которым не успел «доругаться» Маяковский, был непременным участником всех «проработочных» кампаний.

А сумасшедший ленинградский детский журнал «Костер», где как раз в 1962-м начал работать Лев Лосев, в 11-м номере напечатал — в едва ли не наполовину урезанном виде — «Балладу о маленьком буксире» Иосифа Бродского, чем, в частности, и вошел в историю, потому что это была первая публикация собственных стихов Бродского в России.

А еще вышло сколько-то по разным большим и мелким журналам просто хороших рассказов, заметок, переводов, стихов. И казалось, это только начало…

Именно к ноябрьскому Пленуму ЦК, тому самому, с которого мы начали наш обзор, и был приурочен выход в свет 11-го номера «Нового мира». Он вышел из типографии 18 ноября 1962 года.

В 11-м номере «Нового мира» был напечатан «Один день Ивана Денисовича».

[1] «Вот как кончится мир / не взрыв но всхлип» (Элиот Томас Стернз. Полые люди. Пер. А. Сергеева. СПб., «Кристалл», 2000).

[2] 21 октября 1962 г. газета «Правда» опубликовала стихотворение Евгения Евтушенко «Наследники Сталина».

[3] Хотя, судя по его собственным цензурным перипетиям, осторожным недостаточно.

[4] Борисов В. Бремя жестоких чудес. — «Если», 2002, № 5, стр. 243 — 249.

[5] «Солярис» был в СССР экранизирован дважды: первый раз — в 1968 году как двухсерийный телеспектакль (сценарий С. Лема и Н. Кемарского, режиссеры Борис Ниренбург, Лидия Ишимбаева, в ролях Василий Лановой, Владимир Этуш и другие), второй раз — как знаменитый фильм Андрея Тарковского (1972, сценарий  А. Тарковского и Ф. Горенштейна).

[6] Не рискну предполагать влияние, но, кажется, идея Лотмана о том, что коммуникация и культура движимы непониманием — которое и создает базу для перевода, принадлежит тому же полю. См.: Лотман Ю. М. Избранные статьи. В 3-х томах, т. 1. Таллинн, «Александра», 1992 — 1993, стр. 100.

[7] С осторожным, легитимизирующим общим заголовком «По звёздным дорогам».

[8]  В состоянии зарождения (юридический термин). (Прим. ред.)

[9]  Как раз через месяц, в декабре 1962 года, в Москве состоится первый симпозиум по структурному изучению знаковых систем, в дальнейшем, по очевидным причинам, перенесенный в Эстонию; в 1964-м вышел первый сборник «Трудов по знаковым системам», а к 1976-му никто уже не удивлялся, что работу Варлама Шаламова о поэзии публикует с подобающим послесловием «Семиотика и информатика» — кому же еще ее публиковать?

[10] «Радио Свобода» — сюжет «Советское окно в мир» от 14.10.2005.

[11] Последний прием обладал особой привлекательностью для советской сценографии. Эскизы для постановки 1963 года в Театре им. Пушкина делала Галия Имашева.

[12] Текущая политическая реальность была представлена открытым письмом А. Суркова поэту Роберту Фросту, в сентябре 1962-го побывавшему в СССР и встречавшемуся с Хрущевым.

[13] Блюм Арлен. Интернациональная литература: подцензурное прошлое. — «Иностранная литература», 2005, № 10.

[14] См., например: «Носил он брюки узкие, читал Хемингуэя — вкусы, брат, не русские, — внушал отец, мрачнея…» — евтушенковское стихотворение «Нигилист». Нигилист образца 1961 года тут, естественно, фигура сугубо положительная и героическая.

[15] Если присмотреться, следы «Мотылька…» можно обнаружить в произведениях и вовсе неожиданных, в том числе и в детской литературе. Например, в «Дне рождения Алисы» Кира Булычева, где наличествует та же фигура «человека с пульверизатором и добрыми намерениями», чудом не павшего жертвой «общей серьезности».

[16] Но освоенной прочно — см., например, горинского «Мюнхгаузена».

[17] Казак В. Лексикон русской литературы XX века. М., РИК «Культура», 1996, стр. 294.

[18] Любопытно, что публикация русского перевода почти совпала по времени с выходом английского, но если для франко- и англоязычного читателя роман Усмана был прорывным, составил ему имя и ныне считается классикой, то в СССР он прошел практически незамеченным.

[19] Санкция на такие трактовки была прямо дана еще летом 1956, запиской Отдела культуры ЦК КПСС «О некоторых вопросах развития современной советской литературы»: «Огромное значение для развития литературы имеет постановка партией вопроса  о ликвидации последствий культа личности. Преодоление культа личности и связанных с ним навыков и традиций расценивается писателями как важнейшее условие успешного развития литературы по пути жизненной правды и народности» — что не значит, что ею торопились или даже могли воспользоваться. Тема мест заключения все еще числилась в справочниках Главлита областью государственной тайны.

[20] Например, «Живые и мертвые» Константина Симонова, где автор высказался куда жестче, вышли в 1959 г. А 5 ноября 1962-го аджубеевские «Известия», торопясь «заявить тему», напечатали первое произведение, открыто изображавшее собственно лагерь — «Самородок» Георгия Шелеста. Заметим, что рассказ сначала был отвергнут редакцией — и автору потом, за отсутствием в Москве рукописи, пришлось надиктовывать его по телефону из Читы.

Человек-гимн

Сергей Солоух — писатель. Родился в 1959 году. Окончил Кузбасский политехнический институт. Автор нескольких книг прозы. Печатался в журналах “Новый мир”, “Знамя” и других периодических изданиях. Живет в г. Кемерове.

Бессознательное народное, определенно, опровергает немецкую философскую схоластику. Количество при механическом сложении явно не переходит в качество. Как не хочется одному индивидуальному человеку и гражданину распахивать для всех и каждого свою больничную карту, листать, цитировать и обсуждать, так и целым народам определенно в лом. И в этом смысле нет ничего подлее и антиобщественнее литературы. Вечно в погоне за рифмой, благозвучием и прочими машер и вуаля, выбалтывающей все про изнанку и начинку народной воли и сознания. Писатель — враг народа по определению. Гад.

Прекрасный и ярчайший пример подобного вредительства на литературном фронте — замечательнейший роман Ярослава Гашека “Похождения бравого солдата Швейка”. Не случайно, едва ли не с первых дней появления этой книги на белый свет, всем будущим чешским гуманитариям во всех чешских университетах настойчиво повторяют и требуют на память заучить слова неистового Виссариона первой чехословацкой республики Арне Новака о том, что Ярослав Гашек — “писатель абсолютно вне пространства подлинной литературы”, а его герой — “пошлый, отвратительный клоун, который с циничной улыбкой превосходства из мировой мясорубки выносит свою целехонькую, дурно пахнущую шкуру”. Видимо, это хуже, чем обмен пахнущей, чем — плохим порохом? хорошими духами? или забайкальским табаком? — шкуры адмирала Колчака на большевистское золото, произведенный чешскими легионерами в Иркутске. Определенно хуже. Куда как отвратительнее. По одной простой причине. Чешские легионеры, ставшие символом народа и его самоопределения, ни о чем ненужном, лишнем не проронили ни слова, молчали на фоне знамен, а придурок, герой романа Ярослава Гашека, ординарец одиннадцатой роты девяносто первого императорского и королевского пехотного полка, на фоне тех же самых, ну практически, знамен все время говорит, болтает, и при этом, самое ужасное, не просто так, а то, что думает. Вот уж действительно “пошлый и отвратительный” тип, никак не рональд макдональд нации.

На самом деле, Ярославу Гашеку не хватило каких-то полгода, двух или трех месяцев, чтобы довести повествование до славных боев на Буге у города Сокаль, и тогда, как это и задумывалось с самого начала, оказался бы балбес и олух Швейк героем, столь же безразличным к траекториям пуль и снарядов, как уже случалось — к сторонам света и положению небесных светил во время своего будейовицкого анабазиса. И сразу стал бы смешон Белинский из города оружейников Брно, так искренне пытавшийся вытолкнуть из чешской литературы самого чешского из ее героев, что, не таясь и не скрываясь, в отличие от кавалеров Иркутска, Бахмача и Зборова, с необыкновенной ясностью и силой продемонстрировал всю ту великую логику абсурда, которой следуя и жили и живут самые западные из славян. Чехи. Ту самую, по которой к победе ведут все двери, включая заднюю. Но не сложилось. Главное слово романистом, может быть, и не было сказано, но это не оправдывает слепоты критика и гражданина Арне Новака, потому что куда более веское слово поэта все-таки прозвучало, наполнило чудесной лирикой роман. Отчетливой и необыкновенно трогательной, как гимн самой республики.