Доверие - Димитр Ганев

— Гм.

— Я тебя не понимаю. Я хочу жить, быть счастливой, но как? Дни уходят, а мы торчим, словно неубранные подсолнухи в поле…

— Мой внутренний голос не обманывает меня, — погладив ее, сказал Рад. — Прежде чем принять решение, я встал перед его портретом и спросил: «Эй, Лебеда, разве так умирают? Почему отступил?»

«Вот опять Лебеда да Лебеда! Даже тогда, когда ему хорошо, он не забывает о своей болячке… Я открываю ему свое сердце, а он не видит, слепец… Любит он меня в самом деле или просто так ходит, чтобы провести время? Я жду от него поцелуя, а он делает вид, что не понимает».

Марина зашагала по аллее. Поблизости напевно журчали оборудованные еще в давние времена роднички.

Рад увидел, как она села на бетонный каркас и опустила ноги на трубу. Молодая парочка укрылась за старым вязом; девушка засмеялась, и оба шмыгнули в кусты.

На дорожке, рассекающей парк по диагонали, показался невысокий человек, приблизился. Это был Стоил. Рад подошел к нему.

— Чего тебе? И завтра будет день, стой себе с девушкой. Хотя и она никуда не денется… — Стоил задумался, вздохнул по привычке. — Знаешь, Рад, есть такая категория людей… Меняют свои принципы, как перчатки… С Ангелией говорили о сооружении памятника Лебеде. Хотим красивый памятник поставить, В свое время мы поставили памятник партизанскому отряду, теперь воздадим должное Лебеде и другим товарищам.

Рад закашлялся и отвернулся.

— А что делать? Виноваты мы! Перепугались, необходимо было обивать пороги, стучать во все двери, спасать. Не спасли человека… И себя не спасли… Критика, самокритика — поздно уже. Стыдно до смерти.

«Это ли осталось от тебя, дядя Стоил? Какого страху натерпелся, сколько мучений пережил… И теперь пытаешься послужить правде… Ты чист как стеклышко».

Рад направился к источникам, но Марины там уже не было.

Двор заливал лунный свет. У плетня едва-едва белели камни. В окне горел свет. Рано приходил Рад или на заре, это окно всегда светилось — как маяк на морском берегу.

— Ты опять не спишь, мама?

— Как я могу спать!.. Как будто камень на сердце. Раньше одно меня убивало… Смирилась со всем, как вол с ярмом. Увели его однажды… Оклеветали… Я-то знала… Чистый он. Затоптали в грязь, потом пытались заставить забыть… Анчо и тот поверил. Младен хотел ему простить, но я… Не хочу его видеть.

— А хочешь в снохи его дочь? — изменил вдруг тему разговора Рад.

Сыба закрыла лицо привычным жестом, долго стояла и думала, охваченная непонятной тревогой. Затем с усилием сказала:

— Дети не отвечают за грехи своих отцов. Ты мне ее приведи, тогда увидишь, как мы дружно заживем. Эх, сынок, ты себя лучше знаешь… Твое дело такое: обжегшись на молоке, будешь дуть и на воду. Не хочу, чтобы и опять так… Когда ты мне ее приведешь? Все село говорит, что ты прикипел сердцем к Маринке… Из нее получится хорошая жена.

Она легла, подтянула одеяло. Рад укрыл ее, погладил по седым волосам:

— Больше ни слова… Тебе нужно отдыхать.

Мрак скрывал невысказанное ими: мать досадовала, что ее сын повторял путь покойного мужа, но Рад не должен повторять его судьбу. Ему необходимо идти дальше, вверх. Идти, но как?

…Какое-то поле, как будто здешнее, а не то. Белая птица показалась из дубравы и направилась к голому холму. Лебедь это, настоящий лебедь, а вокруг только поле. Птица смотрит огромными, немигающими глазами. Рад кладет руку на выгнутую шею, и его согревает странная радость. Он как будто ходит, не ступая на землю. Вдруг сзади раздается выстрел. Птица бежит. Рад бросается за ней. Она подскакивает, взмахивает крыльями так сильно, что поднимается ветер. Рад отскакивает назад, а ветер налетает волнами: гнутся, переливаются буйные хлеба, пригибаются до самой земли, кланяются покрытые тяжелой листвой деревья, летят ветрокрылые семечки. Чудесный и непонятно приятный этот ветер, рожденный взмахами крыльев.

Проснулся взволнованный. Включил свет. Пощупал и растер правой рукой затекшую ладонь левой, посмотрел на портрет. Нервы, нервы… Здоровый глаз спит, а больной…

Он почувствовал освежающую прохладу из открытого окна и подумал: а что снится в этот час Марине?

— Как сочетается скорость в небе с хождением по земле? Полеты — с личной жизнью? Влияет ли одно на другое? — вопрос автора.

— В небе спокойнее, — отвечал Рад. — В небе хорошо. Внизу много прекрасных вещей, а мало ли ядовитых — коварство, подлость, ложь, двуличие. И стремление людей иметь власть, положение, деньги… Даже управление автомобилем при движении по асфальтированной дороге гораздо сложнее пилотирования самолета. В небе нет безрассудных, нахальных и самонадеянных шоферов. Тебе выделяется определенный маршрут, ставится конкретная задача, и ты управляешь двадцатью тысячами лошадей. Скорость, друже, это самочувствие. Поэтому я не люблю городской автобус и пассажирский поезд. Экспресс преодолевает расстояние отсюда до столицы за два часа. Такое расстояние на своем «миге» я пролетал за пять минут. Существенная разница, не правда ли? Но знаешь, я все чаще задумываюсь, верно ли мы используем достижения человеческого разума. За один полет я сжигал по две тонны керосина. Такого количества топлива достаточно для семи-восьми семей в течение целого зимнего сезона. Не нужно быть математиком, чтобы посчитать, сколько ресурсов расходуется напрасно. Если бы люки самолетов наполнялись не бронебойными снарядами, а под крыльями не висели несколько ракет (каждая из них стоит столько же, сколько жилой дом), если бы мы возили почтовые посылки или ранние помидоры… Эх, тогда благодать! Пока не уничтожим оружие массового поражения (правда, есть надежда), до тех пор будет существовать угроза жизни на Земле, — об этом я думал в часы полетов, думаю и теперь.

Да, ты еще интересовался личной жизнью… Личная жизнь никогда не оказывала существенного влияния на мою службу. Я придерживался правила, о котором говорил мне один генерал: «В полете нужно забыть обо всем. Думать только о задании». Но если я скажу, что это мне всегда удавалось, то покривлю душой. Сколько раз там, в небе, как раскаленный гвоздь, врезался в мое сознание вопрос: почему так легко сдался мой отец? Какова истинная причина его смерти?

9

Иван Байгына суетится с красным шлангом в руках, направляя упругую струю в борт машины, чтобы смыть пыль и грязь.

— Дядя, что у тебя здесь?

— Зеркало, голубчик мой.

— А для чего оно? Чтобы смотреться, когда управляешь машиной?

— Ага, кто едет, кто догоняет и обгоняет. Понял, мой маленький?

Ребенок, кажется, не понял объяснения полуголого мужчины, который усердно мыл машину своего зятя.