Доверие - Димитр Ганев

Младен задумался, потом повернулся к нему, словно хотел раскрыть перед ним все тайны:

«Ты, Анчо, ремсист. Мы обрели свою жизнь. Не придется тебе работать на новых землях».

Ангелия едва слышно прищелкнул, языком и смутился: перед ним стоял не тот слабосильный Младен, с которым когда-то мальчишками бегали по лужайке. Мальчик вырос. В его глазах горел пламень.

«Так поэтому я должен идти и подставлять лоб под пулю!»

«Ты ремсист, — повторил Младен тоном, не терпящим возражений, — и тебе необходимо немедленно, не рассуждая, выполнять принятое решение».

Тогда Ангелия замолчал и пустился на хитрость, чтобы предотвратить дальнейшее обострение отношений.

«Да я и там буду полезен, там тоже нужны свои люди для работы среди солдатских масс».

«Слушай приказ: с винтовкой и ранцем явиться к нашим. Завтра вечером, после семи, сбор около большого дуба в лесу».

«Но почему? — заикнулся Ангелия. — Нашим нужны люди, их осталось очень мало».

Младен направился к скотному двору, а Ангелия долго смотрел ему вслед.

…Ангелия налил из графина воды, отпил глоток, вода показалась какой-то кислой и вонючей, он с отвращением выплюнул ее в горшок с геранью.

Рано утром, с первыми петухами, Ангелия попрощался с родными, не сказав, что направляется в Балканы. Около старого дуба его ожидал загорелый незнакомый мужчина в плаще — Ангелия пошел за ним, прислушиваясь и оглядываясь по сторонам. Деревья вырастали из темноты перед самым носом и, словно живые, заговорщически шептали: «А молодые девчата? А молодые сады?»

Младен Лебеда остался внизу, в поле, чтобы собрать недовольных крестьян и отправить их в горы. Арест одного курьера полевого отряда привел к провалам. Младена схватили, пытали: били, пинали коваными сапогами, душили. Лебеда сцепил зубы в молчании и проглотил все тайны вместе с собственной кровью.

Сады, сады… В тот день, когда его мобилизовали, Ангелия возвратился из своего фруктового сада около речки. Подошвы гудели от усталости, а сердце наполнялось надеждой. Четыре дерева начинали цвести. Он останавливался у каждого из них, рассматривал листву, обхватывал ствол и, приложив к нему ухо, кажется, слышал под корой шипение, с которым от корней шел сок. Представлял себе, как получит небывалые плоды, как будет грузить и вывозить в горы.

Когда Лебеда сделал ему выговор, Ангелия надломился, словно подточенная червями яблоня. Он испытывал страшную неприязнь ко всем тем, кто не сидел смирно, а лез куда-то, чтобы переделать весь мир, перекроить по-своему. Почему, почему он год назад, в ту проклятую зимнюю ночь, пришел на их тайное сборище в доме Младена? Из города подоспел Скореца, сапожник. Размахивая руками, агитировал против власти, обещал златые горы, и Ангелия слушал его речи.

«Нет, — запротестовало все его существо, — не хочу и слышать, не надену себе на шею это ярмо». Голова шла кругом при воспоминании о фруктовом саде над речкой. В горах он пробыл всего десять дней. Для новичков не было ни оружия, ни хлеба, ни теплой одежды. Объявленная амнистия многих подтолкнула вернуться домой. Ангелия тогда подумал, что бог услышал его просьбу. Крепко взялся он за плуг, вспахал сад, опрыскал раствором медного купороса и полил. А там объявили свободу. Лебеда встречал Ангелию и радовался: «Тебе выпало большое счастье, а? Походы в зеленом лесу».

У обоих было много работы. Их ждали большие дела.

Младен не допускал тогда, что его ожидает близкая смерть.

6

Наступил трудный март 1952 года. Люди получали по бутылочке разбавленного молока. Хозяйство изнемогало, как отощавшая лошадь, тянущая тяжелую повозку в гору. В конце производственного года запасы у людей оказались на исходе. Младен Лебеда, худой и бледный, встречал и провожал приезжавших из города инструкторов, не выходил с заседаний и совещаний, пока все жители села не вступили в кооператив. Однако он был недоволен. Хотя уже собрал людей, были обобществлены земля и скот, а чувство неуверенности и какой-то незавершенности не давало покоя. Младен требовал (хотя нутром чувствовал, что это опасно), чтобы люди с пустыми желудками выстраивались в стройные ряды и твердым шагом шли в наступление с голыми руками. И то неотвратимое не заставило себя долго ждать — однажды с верхней части села показалась толпа разъяренных женщин. Они размахивали палками, вилами и топорами, орали и угрожали. Лебеда дождался их, выяснил, в чем дело: женщины поднялась против бедности, им надоели обещания хорошей жизни. Он только успел спросить: «Кто вас подбил на такое, одумайтесь, куда вы идете, дорогие женщины!» Однако его голос даже не был слышен за их воплями. «Жаль, что поверили вам, чтоб чума вас поразила!» — «Все будет в порядке, товарищи, только наберитесь терпения!» — «Требуем вернуть наш скот, который чахнет на скотном дворе! Детей учить в городе, и чтобы не голодали!»

Тогда Младен взобрался на ступеньки, которые вели к пьедесталу старого военного памятника, и спросил их:

«Вы не хотите в кооператив, так?»

«Ни дна ему, ни покрышки; чтоб он провалился! — ревела возбужденная женская толпа. — На деньги, которые получаем на трудодень, мы не можем купить и коробка спичек!»

Лицо Лебеды становилось то красным, как перец, то бледнело и обливалось холодным потом. Опираясь на железную ограду памятника, он еле удерживался на ногах, стараясь перевести дух и собраться с мыслями. Но они зло смотрели на него снизу, шумели, подталкивали друг друга идти дальше. Тогда Младен выхватил пистолет и выстрелил вверх. Женщины притихли, сжались в кучу, как цыплята под крыльями квочки. Они хотели услышать от него слова надежды и утешения. Однако он опять мог только обещать и уговаривать. В тот момент каждая его попытка сдержать их усиливала опасность, шаг к отступлению вел к спасению.

«Здесь нужен порядок! Под расписку получите обратно скот. Только скот!»

«А инвентарь, а деньги?» — спросила Пасина Рошла.

«Они дадут нам скот, затем инвентарь, чтобы отправить на тот свет и пахать там в раю!» — вмешалась Добревица.

Женщины постепенно успокаивались. С кооперативного скотного двора уводили повесивших головы телят, коров, волов. Половина крестьян села вернула свою собственность. Женщины обнимали своих коров, целовали их между рогов, гладили и спешили домой, словно боялись, что опять кто-то отнимет их добро. Во дворах снова послышалось мычание скота, село ожило.

Тонков расхаживал взад-вперед по кабинету старосты, хмурил брови: «Почему не убивают на мясо, а? Эх, жаль, что меня не было там, я бы их выпорол хорошенько, а потом пусть бы разбирались».

«Анчо, эти женщины плакали, когда им говорили о нашей правде, о благополучии. Когда придет вода, построим плотину