Доверие - Димитр Ганев

Нада склонила голову, а Ружа замахнулась на него:

— У-у, противный, при тебе и слова сказать нельзя!

Нада и Ружа были сверстницы, они когда-то вместе учились. Рад сидел на парте сзади них, заигрывал с ними, подергивая за тоненькие косички. Пока он летал, женщины убирали скотные дворы, мыли холодной водой вымя у коров, до онемения пальцев выдаивали молоко. И может быть, единственное, что связывало Рада с бывшими соученицами, было надоенное ими молоко, которое он выпивал во время завтрака. Сейчас они выглядели лет на десять старше Рада. Стояли, сложив на груди натруженные руки.

Видел ли Тонков эти руки, в которых застыли крик, мольба о заботе и внимании? А как живут и работают трактористы? И тут опять вмешался Байгына:

— Одних Тонков щедро награждает, а на других, как на собак, орет. Ну а молодежь? Бросают машины прямо в грязь и бегом в город. Так вот, дорогой Пилот, рубим сук, на котором сидим.

Рад слушал и молчал, пораженный. Он вспоминал времена своего отца, когда никто никого не притеснял. И сейчас, слушая речи Байгыны, он вдруг отчетливо понял, за что боролся его отец. И еще он приблизился к тайне того нелепого самоубийства. Его отец, который в старое время гнил в тюремных застенках, после семи лет свободы повесился на ореховом дереве за пекарней!

Рад и Марина шли по берегу речушки. Навстречу им бежали стальные мачты высоковольтных линий электропередач, которые скрывались далеко за горизонтом, как тоненькие паутинки.

— Что ты копаешься в старом чужом белье, ищешь то, что поросло быльем! Прошлое не вернешь. Я живу сегодня. Сегодня! — воскликнула Марина. — И то, что мне положено, я должна получить.

— Такая молодая, а уже командуешь, — осторожно коснувшись ее руки, заметил Рад. — Слушай, вглядись в эту речку, которая течет под нами. В нее впадает масса родничков. Спешит, увеличивается речушка, где-то замутится, но снова очищается. Человека всегда влечет к его началу, к истоку.

Марина повернулась к нему, на ее лице была написана ирония.

— Для чего ты рисковал? Зачем столько времени провел в небе? Для того, чтобы возвратиться к своему истоку и увязнуть в его тине?

— У меня нет выбора: или киснуть целыми днями в кафе с разными штатскими котами, или быть здесь, в селе, в котором родился.

— Партийный секретарь! Романтично, поздравляю тебя, — неожиданно развеселилась Марина. — Товарищ секретарь, докладываю, что до вечера не смогу провести кружок атеистического воспитания. Ездила, в город в парикмахерскую. Наше Песноево настолько цивилизованно, что в нем нет даже брадобрея.

Рад слушал рассеянно.

На горизонте появились тихие кучевые облака. Он подумал: «От таких облаков не бывает ни дождя, ни грозы».

— Попадал ли ты в трудное положение? — поинтересовался автор трудовой практикой бывшего летчика.

— Во время полета? Конечно. Отказывал мотор, и я совершал вынужденную посадку на кукурузное поле. Один раз так напугал своего земляка, обедавшего около телеги. Другой бы на его месте… Представь, как из кукурузы в нескольких метрах от тебя выскакивает блестящее крылатое чудовище. Поневоле тронешься. Но мой земляк оказался неробкого десятка, спрятался в ста метрах за грушу и наблюдает. А когда увидел, что вылезаю из кабины, подошел ко мне. Угостил меня дыней и брынзой. Это было в первый год моей курсантской службы, тогда я был еще неопытным летчиком.

Позднее бывал в разных передрягах, одна сложнее другой, не всегда все оканчивалось благополучно. Получал то физические, то моральные удары. В результате заработал гипертонию, сердечную аритмию, язву и прочие болячки. Во время одного полета в паре из самолета моего товарища начало течь горючее. С трудом дотянули до аэродрома. Совсем худо было, когда гибли мои товарищи.

Однажды был дежурным по гарнизону, пришлось мне поздно ночью принимать тело нашего летчика. Лицо его было так изуродовано, что я до сих пор не могу восстановить его прежние черты, его первоначальный образ. На руке обручальное кольцо — смято, но кое-как угадывается. Иногда я спрашиваю себя: какая сила заставляет нас свыкаться с утратой дорогих нам людей? Они живут в нас, а мы стали частицей их.

4

Марина, не расстегивая пряжек на сандалиях, сбросила их на площадке и вошла в прихожую.

Он сидел за старым, источенным жучком письменным столом и перелистывал брошюру о высоких урожаях пшеницы. Комнату наполняли запахи дешевого одеколона и старых досок, а также мужского одиночества, которое невидимо разъедает все, как кислота. Одиночества, которого Ангелия не хотел признать — он хорошо себя чувствовал без супруги.

Марина осторожно прокралась за его спиной. Действительно увлечен или только притворяется, что не замечает ее присутствия? Она молча разглядывала его крупную голову, большие, развернутые вперед уши, из-за которых не раз слышала от людей: «Да тот, с большими ушами!»

— Это ты? Что, подглядываешь за мной, чтобы убить или продать меня?

— Что ты, кто может дать за тебя настоящую цену, татко? — отшутилась она.

Он хрипло засмеялся и закашлялся. Вытащил сигарету из миниатюрной настольной сигаретницы и закурил.

— Где ты бродишь в такое время?

— О, ты, оказывается, интересуешься своей дочерью?

— Не задавай вопросов, когда я спрашиваю.

— Ты спрашиваешь… И я должна на все отвечать? А если и я захочу однажды узнать о том о сем?

Ангелия взмахнул кулаком перед своим лицом. Странно, Марина только теперь заметила, что у отца короткие руки. Поняла, что боится людей с короткими руками. У Пилота руки длинные, красивые. Пальцы у него точеные, словно у пианиста. У всех летчиков такие пальцы? Наверное. У них такая нежная, деликатная работа.

— Не показывай мне, какие у тебя большие кулаки. Я уже не первоклашка.

Ангелия Тонков закрыл брошюру.

— Что ты хочешь от меня? В чем меня подозреваешь? — строго спросил он и подумал: «Ты что, знаешь о моих шашнях с Ягодой? И что из этого, я же не евнух».

— Почему Рад не любит тебя?

— Ах, вот оно что! Догадываюсь, что за какие-то дела, но за какие — неясно. Что я, его кебапче съел? Буду теперь перед ним шапку ломать? Летчиком был — какое чудо! Думает, если он спустился на землю, так вмиг покончит со всеми мошенниками? Крепко они окопались. Крылья к ребрам прилипнут, пока раскопает.

— Он здесь недавно. Почему ты его не введешь в курс дела? Мне кажется, ему трудно привыкать.

Ангелия задумался, ухватившись обеими руками за свою кудрявую голову.

— М-да, значит, вот о чем… Я его ввожу, а если он не хочет? Он хочет сам все увидеть, выяснить,