Эйфельхайм: город-призрак - Майкл Флинн

Пока Дитрих натягивал на себя накидку и от холода запахивал потуже воротник, крэнк продолжил:

— Однако ты говорил правду. Время действительно неотделимо от движения — длительность зависит от степени движения — и время имеет свое начало и конец. Наши философы сделали вывод, что время началось тогда, когда соприкоснулись этот и иной миры. — Ганс хлопнул руками для наглядности. — То было начало всего. Придет день, они снова хлопнут, и все начнется заново.

Дитрих согласно кивнул:

— Наш мир и впрямь возник при соприкосновении с иным; хотя говорить о «хлопке ладонями» — значит использовать всего лишь метафору для того, что суть чистый дух. Но чтобы сжать что-либо, на него должна давить какая-то сила, поскольку нет движения там, где нет движителя. Как мы можем давить на время?

Ганс открыл церковные врата и изготовился в несколько прыжков по холоду достичь пастората.

— Вернее сказать, — ответил он уклончиво, — что время давит на нас.

Обычаи манора требовали, чтобы во время церковных праздников герр Манфред устроил жителям деревни пир в замке, и потому, согласно вайстюмеру, он отобрал определенные хозяйства из списка манора. Для Оберхохвальда традиционным числом было двенадцать, в память о двенадцати апостолах. Те, кто подобно Фолькмару и Клаусу владели несколькими мансами, сидели со своими женами подле господина и ели-пили с господских приборов. Батраки тоже были приглашены, хотя приносили с собой собственные скатерти, чаши и деревянные подносы.

Гюнтер выставил голову сыра, пиво, натертую горчицей свинину, рябчиков, сосиски и колбасы, а также тушеных цыплят. Манфред велел барону Гроссвальду выставить для соплеменников угощение из своих запасов. Charitas была противна натуре крэнков, и большинство того, что выставил Увалень, было немецкой пищей, дополненной только небольшими порциями особой крэнковской провизии. Дитрих приписал мизерные порции присущему Гроссвальду эгоизму.

На пиру Петер Рейнхаузен, миннезингер Манфреда, исполнил отрывок из «Книги героев», выбрав историю, в которой отряд рыцарей короля Дитриха напал на розовый сад вероломного карлика Лаурина, чтобы спасти сестру Дитлиба, их товарища. Один из подмастерьев Петера играл на виоле, тогда как второй отбивал ритм на небольшом тамбуре. Спустя какое-то время Дитрих заметил, что гости-крэнки пощелкивают своими челюстями в такт лютне. Именно так незаметно проявлялась их человеческая сущность, и он покаялся перед Господом, что когда-то держал их всего лишь за животных.

После пира крестьяне могли забрать домой всю оставшуюся пищу, какая только могла поместиться в их салфетках. Лангерман принес для этих целей особенно большую тряпицу.

— Стол господина уставлен плодами моего труда, — объяснил батрак, когда почувствовал на себе взгляд Дитриха, — так что я лишь забираю назад немного из того, что однажды было моим. — Никел явно преувеличивал, ибо особым трудолюбием не отличался; самому же Дитриху такая расчетливость была не по нутру.

Затем слуги сдвинули столы с середины зала, чтобы расчистить место для танцев. Дитрих отметил, как крэнки и оберхохвальдцы медленно разделились по углам, словно вода и масло, налитые в один сосуд. Некоторые, например Фолькмар Бауэр, избегали странных созданий и посматривали на них со злобой, смешанной со страхом.

Мастер Петер заиграл музыку для танца, и хохвальдцы разбились по парам: Фолькмар и Клаус со своими женами, Ойген с Кунигундой, выступая в такт, тогда как прочие гости взирали на это со стороны, столпившись у камина.

Манфред повернулся к знатным крэнкам, стоявшим подле него: Гроссвальду, Скребуну и Пастушке, которая была майером пилигримов.

— Есть одна история о танцах на всенощную в замке Альтхорнберг, — сказал он, указывая широким жестом на наполненные до краев вином Krautstrunk[164], за чью рифленую поверхность пьющим было надежней взяться, нежели за гладкое стекло. — В разгар веселья некоторые танцоры обули освященные хлеба как башмаки. Ну, осквернение хлеба вызвало Божий гнев, так что разразилась гроза. Служанка пыталась остановить танцы, но Альтхорнберг счел гром за Божье одобрение и приказал танцорам продолжать, на что молния спалила замок. Только одна служанка уцелела — и иногда в эти дни ее видят на дорогах вокруг Штайнбиса.

Дитрих парировал историей о монастыре озера Титизее.

— Никто не допускался туда за исключением прекрасных наследниц, занимавших очень высокое положение благодаря своему богатству. Однажды ночью, когда за окнами бушевала гроза, а в монастыре набирала ход хмельная пирушка, в ворота раздался стук, и сестры отправили ответить самую молодую из послушниц. Выглянув наружу, она увидала утомленного с дороги старика, который молил приютить его на ночь. Чистая сердцем, она попросила матушку настоятельницу оказать радушие путнику, но та лишь подняла тост за его здоровье и отослала прочь. В ту же ночь дождь затопил долину, и весь монастырь ушел под воду, за исключением юной послушницы, которую спасла лодка, управляемая старым пилигримом. И так было положено начало озеру Титизее.

— Так оно и было? — спросила Пастушка.

— Doch, — торжественно подтвердил Манфред. — Историю можно проверить двояко. Во-первых, можно заглянуть в глубь озера и узреть колокольни погибшего монастыря. Другой путь — это нырнуть в воду. И если ты нырнешь «глубже, чем даже промерит лот», то услышишь перезвон монастырских колоколов. Но никто из тех, кто осмелился на это, не вернулся, ибо Титизее бездонно.

Чуть позже Ганс оттащил Дитриха в сторону и спросил:

— Если никто так и не вернулся из бездонного озера, то откуда же известно, что можно услышать колокола?

Но Дитрих лишь рассмеялся:

— Смысл легенды — преподать урок, — вразумлял он крэнка, — а не запечатлеть быль. Но заметь, что наказание последовало за то, что к путнику не было проявлено милосердие, а не за какое-то языческое суеверие из-за хлебов.

Маленькая Ирмгарда улизнула из детской, как часто поступают дети, когда взрослые празднуют; но Клотильда, ее няня, раскрыв побег, пустилась за ней в погоню, и дитя вбежало с визгом в зал, лавируя среди высокого леса ног, пока, оглянувшись на свою преследовательницу, не налетело на Пастушку.

Предводительница пилигримов, которая получила свое имя по той причине, что массу времени тратила на то, чтобы собрать детей и отогнать куда-нибудь, взглянула вниз на маленькое создание, которое едва не сбило ее с ног, и в помещении моментально повисла тишина. Танцоры замерли на месте. Кунигунда, увидев, что наделала ее сестра, сказала «Ой» совсем слабым голоском, ибо всякому было известно о вспыльчивой натуре странников.