Эйфельхайм: город-призрак - Майкл Флинн

В тишине, последовавшей за этим выступлением, Иоахим начал петь — сначала чуть слышно, а затем все громче, задрав подбородок и вознося слова к балкам и стропилам, как будто движимый каким-то внутренним пламенем. Дитрих узнал мотет Christus factus est pro nobis[155] и со следующей строчкой присоединил свой голос к duplum,[156] на что Иоахим сначала запнулся, а потом продолжил. Дитрих взял «подхватывающий голос», или tenor, а Иоахим октавой выше, и их голоса свободно переливались от одного к другому, причем Йоахим иногда выдерживал двенадцать нот на одну ноту Дитриха, Дитрих осознал, что крэнки перестали стрекотать и застыли, словно статуи в нишах церкви. Не один из них поднял mikrofonai, чтобы уловить звуки.

Наконец, голоса обоих слились в унисон на «освежающем фа», где заканчивался пятый лад, и на несколько мгновений притихшая церковь оставалось безмолвной, пока резкое «Аминь» Грегора не вызвало хор восклицаний. Дитрих благословил паству, сказав:

— Да преуспеет с Божьей волей сие начинание, и укрепится наша решимость в нем. Мы молим об этом Господа нашего Иисуса Христа, во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.

Затем он безмолвно вознес молитву, чтобы согласие, чудодейственным образом установившееся благодаря неожиданной проповеди Иоахима, не разрушилось по здравом размышлении.

Когда Дитрих позднее привел в свой домик Ганса и Скребуна, он обнаружил, что Иоахим уже развел огонь в камине в большой комнате и помешивал железной кочергой потрескивающие поленья. Оба крэнка издали непереводимые говорящей головой восклицания и устремились в комнату, поближе к пламени. Иоахим отступил назад с кочергой в руке и принялся их рассматривать.

— Это те двое, что будут гостить у нас, — предположил он.

— Того, на ком надеты странные меха, зовут Скребун, потому что, когда я встретил его, он скрежетал своими руками.

— И ты назвал их господина Увальнем, — сказал Иоахим с легкой улыбкой. — Знает ли он, что это означает «неотесанный глупец»? А кто второй? Я видел эти одеяния прежде, под стропилами церкви во время feriae messis.

— Ты видел его тогда — и ничего не сказал?

Иоахим пожал плечами:

— Я постился. Это могло быть видением.

— Его имя Иоганн фон Штерн. Он слуга, который присматривает за говорящей головой.

— Слуга, и ты наградил его частичкой «фон». Я не ожидал, что у тебя есть чувство юмора, Дитрих. Но почему на нем короткие штаны и камзол, тогда как второй закутан в меха?

— В их стране теплее, чем у нас. Они оставляют свои ноги и руки открытыми, поскольку во время говорения требуется иногда скрести ими. Поскольку их корабль держал курс на такие же теплые страны, ни пилигримы, ни команда не взяли с собой теплой одежды. Взяли только люди Скребуна, планировавшие исследовать неизведанные земли.

Иоахим лязгнул кочергой о камни камина, чтобы отбросить угли.

— Он мог бы тогда поделиться мехами, — произнес Минорит, вешая кочергу на крюк.

— Это никогда не придет ему в голову, — ответил крэнк Ганс. И, помолчав, добавил: — Так же как и мне.

Дитрих и Иоахим отправились в кухонную пристройку готовить постели для странников; там больший по размерам очаг давал больше тепла. На тропинке в снегу между двумя зданиями Иоахим произнес:

— Ты хорошо пел сегодня в церкви. Organum purum трудно исполнить.

— Я учился в Париже по методу д'Ареццо.[157] Он включал в себя запоминание гимна Ut queant laxis и использование первых слогов каждой строчки гексахорда: ут, ре, ми, фа, соль, ля.

— Ты пел как монах, — заметил Иоахим. — Я не удивлюсь, если ты когда-то прошел постриг.

Дитрих погладил затылок:

— Я обзавелся плешью еще на общем курсе.

Иоахим засмеялся, но прикоснулся к руке Дитриха:

— Не бойся. Мы справимся. Мы спасем этих демонов для Христа.

— Они не демоны. Ты убедишься в этом в свое время, как убедился я.

— Нет, они погрязли в грехе. Философ отказался делить теплую одежду со своим слугой. У философов всегда найдутся логические обоснования уклоняться от добра — и эти доводы всегда будут покоиться на их страсти к материальным благам. Человек, располагающий малым, не сомневается поделиться им; но тот, кто владеет многим, будет цепляться за богатство и на смертном одре. Это приспособление… — Иоахим указал на шнурок головной упряжи, которая была на Дитрихе. — Объясни, как оно работает.

Дитрих не знал этого, но повторил то, что ему рассказывали о неощутимых волнах в воздухе, «чувствуемых» приспособлениями, которые он назвал «усиками», или antennae. Но Иоахим рассмеялся:

— Как часто ты говорил, что мы не должны воображать новые сущности для объяснения того, что можно объяснить уже имеющимися. И все же ты допускаешь то, что в воздухе существуют неощутимые волны. Определенно, это приспособление демоническое, — и эта гипотеза намного проще.

— Если это приспособление и демоническое, то оно не причинило мне вреда.

— Дьявольское ремесло не может повредить доброму христианину, что говорит в твою пользу. Я боялся за тебя, Дитрих. Твоя вера холодна, как снег, и не греет. Подлинная вера подобна огню, дающему жизнь…

— Если под этим ты имеешь в виду, что я не кричу и не стенаю…

— Нет. Ты говоришь — и, хотя слова твои всегда правильны, они не всегда верны. В тебе нет радости, только поросшая быльем печаль.

Дитрих, пребывая в большом неудовольствии, распорядился:

— Там амбар для сбора церковной десятины. Принеси соломы для постели.

Иоахим замялся:

— Я думал, что ты уходил в леса, чтобы лежать с Хильдегардой. Я думал, что лепрозорий это выдумка. Верить в это было грехом поспешного суждения — и я молю твоего прощения.

— Это была правдоподобная гипотеза.

— О каком правдоподобии может идти речь? У мужчины нет основания лезть в постель шлюхи. — Он нахмурился, и его густые брови сошлись вместе. — Эта женщина блудница, искусительница. Если ты не уходил в лес, чтобы быть с ней, определенно тогда, что она шла в лес, чтобы быть с тобой.

— Не спеши судить и ее тоже.

— Я не философ, чтобы смягчать слова. Если мы боремся с врагом, позволь нам по крайней мере назвать его. Такой мужчина, как ты, — вызов для женщины, подобной ей.

— Такой мужчина, как я?..

— Давший обет безбрачия. О, как сладки гроздья, что нельзя достать! Насколько они более желанны! Дитрих, ты не даровал мне прощения.

— Ах да, конечно. Я скажу словами молитвы Господа. Я прощаю тебе, как ты прощаешь ей.