Грешница и кающаяся. Часть II - Георг Борн

— Не беспокойтесь, никто ничего не узнает,— ответил помощник палача и быстро зашагал через двор.

Барон с радостным нетерпением провожал его взглядом; все шло как нельзя лучше, теперь он сможет быть к полудню в Ла-Рокет, как и обещал.

Помощник палача скоро вернулся с пакетом в руках; он развернул его перед Шлеве, чтобы показать, за что тот платит деньги.

Там была темно-красная рубаха с вышитым на груди серебряным топором, черные бархатные панталоны и соединенные с ними блестящие сапоги.

— Возьмите сорок франков,— сказал барон, протягивая две монеты.— Мы в расчете?

— А вы вернете мне мои вещи?

— Конечно! Но может случиться, что мне разорвут рубаху или обольют вином панталоны.

— Ага, если так, то с вас восемьдесят франков,— воскликнул помощник палача,— чтобы я в случае чего мог заказать себе новое платье. Я не знал, что вы собираетесь в кабак.

Барону ничего не оставалось, как достать еще две монеты.

— Вот вам восемьдесят франков — видите, четыре двадцати франковые монеты. Теперь вы удовлетворены?

— Некоторым образом… Но… если вещи вам больше не понадобятся, вы принесете их назад? За одолжение и пользование этим платьем восемьдесят франков — не так уж много!

Шлеве отлично видел, что помощник палача хочет содрать с него как можно больше, но он был рад, что вещи, посредством которых он собирался спасти заключенного в Ла-Рокет, находятся у него, и с готовностью подтвердил, что после маскарада костюм будет сразу же возвращен владельцу.

— Теперь, чтобы я поточней мог войти в образ, сообщите мне, пожалуйста, некоторые подробности. В котором часу вы пойдете вечером к приговоренному?

— Около одиннадцати.

— А когда начнете строить эшафот?

— Около десяти.

— Когда же гильотина скажет свое слово?

— Завтра в семь часов утра дело будет сделано.

— Хотелось бы посмотреть на это занятное зрелище. Казнен будет знаменитый Фукс, бежавший с каторги?

— Да, он! Я думаю, нам придется немало с ним повозиться.

— Его товарищ бежал, как я слышал?

— Да, к сожалению,— сказал помощник палача,— а то мы получили бы не по пяти франков на человека, а вдвое больше.

— Видели вы когда-нибудь Фукса?

— Нет, но сегодня в одиннадцать часов я успею им вдоволь налюбоваться.

— Поосторожней с ним!

— Вы думаете, он может что-нибудь мне сделать?

— С такими людьми шутки плохи.

— Стоит ему только пошевелить рукой, я зарублю его топором, как бешеную собаку.

— Но таким образом вы избавите его от публичного наказания.

— Мне что за дело; он будет в таком случае не первым, кого мы потащим на эшафот мертвым.

— С вами так интересно болтать, что я никак не могу заставить себя уйти. Но… спасибо!

— Желаю вам повеселиться на маскараде!

— А я вам желаю повеселиться на казни; у всякого свой праздник.

Помощник палача рассмеялся, а Шлеве, спрятав пакет под плащ, кивнул ему и удалился.

Предстояла еще одна трудность. Тюремный сторож ни под каким видом не должен был заметить пакета. Поэтому барон завернул в один дом, чтобы как следует скрыть предназначенные для Фукса вещи.

Красную рубаху ему удалось свернуть таким образом, что она вошла в карман плаща, но что делать с панталонами и сапогами? Ничего не придумав, Шлеве решил положиться на свое везение и, укрепив на себе то и другое как можно незаметнее, закутался в широкий плащ.

Пасмурная дождливая погода благоприятствовала его замыслу. Состроив грустную мину, он миновал Пер-Лашез и вышел на улицу Ла-Рокет. Чем ближе подходил он к лобному месту, тем печальней становилось его лицо — барон входил в роль.

Наконец он увидел перед собой площадь и мрачные тюремные здания.

Мы забыли упомянуть, что возле больших тюремных ворот торчало пять железных стоек, вкопанных в землю и служащих для укрепления эшафота; но их не употребляли, потому что они находились слишком близко у стены, а эшафот возводили в стороне, на деревянных столбах.

Барон, погруженный в свои мысли, зацепился за одну из стоек и чуть не упал.

Осмотревшись, он увидел, что заставило его споткнуться, и, саркастически усмехнувшись, пробормотал:

— Однако, было бы большим несчастьем, если бы и я здесь пал.

Когда он подошел к тюремным воротам, часы пробили двенадцать. Господин д'Эпервье, надо думать, места себе не находил, ожидая ключа.

Шлеве позвонил, стараясь держаться скромно и боязливо, как по обыкновению ведут себя родственники, навещающие приговоренных преступников. Он даже сумел прослезиться.

Сторож, звеня ключами, подошел к двери и отворил ее. Барона он не мог узнать, потому что накануне впускал и выпускал его в темноте и не разглядел лица; кроме того барон, как мы уже знаем, до неузнаваемости изменил свою внешность.

— Я хотел бы видеть господина обер-инспектора,— произнес Шлеве голосом, в котором звучало неподдельное горе.

— Это невозможно!

— О, умоляю вас: попросите его принять меня и выслушать только несколько слов; я брат заключенного в Ла-Рокет.

Словосочетанием «заключенный в Ла-Рокет» обозначался приговоренный к смерти, и сторож понял его.

— Вы брат Фукса? В таком случае войдите.

— Да, самый несчастный из всех братьев на свете!

— Покажите свои бумаги,— сказал сторож и, заперев за вошедшим тяжелую дверь, внимательно посмотрел на него.

Часовые мерно шагали взад-вперед неподалеку от того места, где барон Шлеве вед свой разговор с привратником.

— Бумаги?… Добрый господин, я не взял их с собой, скажите это господину обер-инспектору.

— Не пустит,— отрезал сторож и, поколебавшись, добавил: — Но все же пойдемте со мной.

— Я вижу, вы сжалились надо мной, да вознаградит вас за это Матерь Божья,— бормотал Шлеве, следуя за сторожем по тюремному двору, окруженному со всех сторон стенами из красного кирпича. Больше всего он боялся, что кто-нибудь из тюремщиков заметит, что он прячет под плащом какую-то ношу.

Наконец они достигли двери, ведущей внутрь тюрьмы. Сторож отпер ее. Часовой окинул барона пристальным взглядом, тот быстро проскользнул в коридор.

— Замолвите за меня словечко, — жалобно попросил он сторожа. — Мне так тяжело, так жаль брата!

— Нашли, кого жалеть! — бросил на ходу сторож.

— Что поделаешь, я не могу отвечать за его поступки, хотя сам в своей жизни мухи не обидел…

— Постойте здесь,— сказал сторож и направился в кабинет начальника тюрьмы.

Шлеве чувствовал неуверенность, даже робость, но усилием воли взял себя в руки. Фукса необходимо освободить любой ценой, потому что через три дня после этого особняк на улице Риволи должна посетить смерть.