Грешница и кающаяся. Часть II - Георг Борн

— Это невозможно ни под каким видом: вы сами себя выдадите.

— Разве в последний день к приговоренному не пускают родственников проститься?

— Родственников — да, но больше никого.

— В таком случае я завтра представлюсь вам как брат узника и в вашем присутствии прощусь с ним.

— Это весьма дерзкий и смелый план!

— Вы и тут ничем не рискуете, господин д'Эпервье, потому что если все откроется, то вы просто окажетесь жертвой обмана, за который никак не можете нести ответственность.

— Хорошо, я ничего не знаю и знать не хочу; все предоставляется вам, барон.

«Только не посещение Ангулемского дворца»,— подумал про себя Шлеве.

— Прощайте, господин д'Эпервье. В десять часов вас будет ждать экипаж.

Барон еще раз пожал пухлую руку начальнику тюрьмы как вновь приобретенному другу и вышел из комнаты.

Было поздно; один взгляд, брошенный в коридор темницы, убедил барона, что она не так уж сильно охраняется: негромко переговариваясь, два надзирателя бродили взад-вперед по коридору, где находились камеры заключенных.

Внизу жил сторож, без разрешения никого не впускавший в здание тюрьмы и не выпускавший из него. По приказанию начальника он с готовностью отпер тяжелую дверь.

Барон вышел во двор, где так же ходили часовые; двое часовых стояло у ворот и с внутренней стороны.

Привратник отпер их, и только тогда барон оказался на свободе.

XVII. СУСАННА В ВАННЕ

Следующий день выдался пасмурным, небо было покрыто облаками, моросил дождь со снегом, лишь увеличивая грязь на улицах Парижа.

Еще с вечера Шлеве отправил надежного слугу к слесарю, живущему в одном из боковых переулков, и приказал к утру изготовить точную копию ключа. Ни слесарь, ни лакей не знали, какую дверь должен отпирать этот ключ, но утром заказ был готов.

Получив ключ и отослав лакея, чтобы незаметно уйти из дому, барон переоделся в простое платье мещанина; парик, которого он никогда не носил, совершенно изменил его лицо, слегка загримированное; облачение завершили широкополая шляпа и темный плащ, закутавшись в который барон вышел из дому.

Никто из самых близких знакомых и друзей не узнал бы в этом наряде гордого поверенного графини Понинской.

Кроме того было еще так рано, что все друзья и знакомые барона просто-напросто спали; кому могла прийти в голову мысль отправиться куда-то пешком в такую погоду?

Поливаемый дождем, Шлеве торопливо шагал к окраине Парижа; он пересек несколько площадей, перешел на другой берег Сены и наконец оказался у цели.

Перед ним на отшибе стоял большой дом, позади которого начинался пустырь. То было жилище парижского палача.

Хотя занятие его и не считалось уже бесчестным, водить знакомство с палачом избегали все. В прежние времена палач не имел права жить в центре города, теперь на это не обращали внимания. За пустырем тянулись другие кварталы, хотя и окраинные.

Шлеве вошел в приоткрытые ворота и увидел во дворе человека, занятого у небольшой, странного вида повозки. Вымоченное дождем дерево, из которого была сделана повозка, казалось черным. Верх повозки был откинут, человек с засученными рукавами, которые позволяли видеть его мускулистые руки, мыл повозку внутри. Это был фургон для перевозки заключенных к месту казни, и, судя по всему, предназначался он для Фукса, а человек с мускулистыми руками являлся помощником палача.

Шлеве отряхнул мокрый плащ и позвал:

— Эй, любезный друг!

Человек с голыми руками обернулся и, увидев Шлеве, сказал:

— Любезный друг? Вы первый меня так называете. Что вам угодно?

Шлеве подошел поближе, но на него так пахнуло из фургона, что он тут же отпрянул.

Помощник палача гулко рассмеялся; его черные волосы взлохматились от работы, он был одет в непромокаемую рубаху и панталоны, красный кант на которых указывал на его былую принадлежность к военной службе.

— Я бы очень хотел переговорить с вами с глазу на глаз,— сказал Шлеве с любезной миной, хотя на душе у него кошки скребли.

— Говорите, мне некогда,— отвечал помощник палача, продолжая мыть фургон.

— Мы здесь промокнем.

— Мы и без того уже промокли. Ну так что у вас за дело ко мне?

— Я хочу просить вас об одном одолжении — разумеется, за определенную плату.

Услышав о деньгах, человек с голыми руками сделался покладистей.

— Пойдемте под арку,— сказал он,— там не так мочит.

Шлеве, дабы подтвердить свое обещание, побренчал кошельком.

Помощник палача слез с повозки и, подойдя к барону, которого до этой минуты не знал, но начинал все более и более уважать, провел его под арку ворот.

— Дело, видите ли, просто в моем желании пошутить. Приятель дает завтра маскарад, и я хотел бы прийти туда в вашем костюме.

Помощник палача рассмеялся тем же грубым смехом.

— Вы, видать, решили напугать всех женщин?

— Что-то в этом роде. Во всяком случае, мне нужен точно такой костюм, какой вы надеваете перед казнью.

— До завтра? Это не так-то просто.

— Я думаю, что он не так уж сложен, а?

— Ничего сложного; но, может быть, вы желаете взглянуть?

— Вы очень добры, но не смогли бы вы одолжить ваше платье до завтра, чтобы портной мог взять его за образец.

— Нет, оно мне понадобится сегодня вечером; в Ла-Рокет поступил один смертник, и мы будем строить ему трон.

— Ну, если так, тогда и смотреть не стоит,— сказал Шлеве,— потому что описать словами ваш костюм довольно трудно.

— Вовсе нет, он очень прост: красная рубаха, черные панталоны и высокие сапоги — вот и все.

— Ваше платье еще новое?

— Совсем новое,— отвечал помощник палача.

— Я дал бы вам сорок франков, если бы вы одолжили мне его до завтра.

— Сорок франков? — воскликнул работник.— Черт возьми, это было бы неплохо.

— И мне это выгодней,— сказал барон.— Портному я заплатил бы шестьдесят, а вам дам только сорок и вдобавок получу подлинный костюм.

— Да,— заверил помощник палача,— это так.

— Скажите, а платья ваших товарищей и ваше одинаковы?

— Конечно, все костюмы совершенно одинаковы, и потому мне кажется, что ваше дело можно уладить.

— Если так, то я сейчас же дам вам сорок франков.

— А я дам вам свой костюм, а на вечер займу такой же у Германа, так как иначе меня не пустят в тюрьму. Ну, а ночью, при постройке эшафота, там уже будет все равно, красная или белая на мне рубаха — ночью все кошки серы.

— Хорошо,— сказал барон,— но вы должны молчать об этом, потому что мне будет очень неприятно, если на празднике узнают, что я надел ваше настоящее платье.