Четыре месяца темноты - Павел Владимирович Волчик

Внушительная часть учителей, подавляющее большинство которых составляли женщины от тридцати до семидесяти, даже на городских собраниях открыто говорили о том, что их профессия стала чем-то вроде обслуживающего персонала. Они сравнивали школу с детским садом или местом, где родители могут оставить ребенка, пока сами заняты домашними делами и работой. С учителей, в свою очередь, требовали набор услуг – «все включено».

Маргарита Генриховна никогда не примет такого отношения.

Она – тертый калач. В самой ее привычке выпячивать подбородок и идти во всем напролом, до конца, как ледокол, усматривалась уходящая эпоха. «Слава труду!» – кричали ее глаза, мутные от усталости. «Надо», «приложить старание», «мы должны», «мы не имеем права», «срочно», «обязательно», «заставить себя», «заставить их», «воспитательный процесс» – вот наиболее часто употребляемые ею слова.

Эпоха сменялась долго и болезненно, несмотря на это никто не посмел бы назвать ее в лицо «реликтом», а ее действия – «эхом ушедшей власти».

Она продолжает быть в форме и всех убедит, что находится на плаву.

Однажды она внимательно огляделась, прислушалась и решила добавить в свой лексикон словосочетания «успешный выпускник» и «благодарный ученик». Особенно часто от нее теперь можно услышать: «сделать наших учеников успешными».

Она приходила раньше всех и позже всех уходила. Требовательна к себе – требовательна к остальным.

Опыт Маргариты Генриховны был столь богат, что уже, кажется, никаким происшествием с детьми нельзя напугать ее. Даже удивление ей приходилось по роду своей деятельности изображать.

Она поила крепким чаем пьяных школьников на школьном балу, чтобы привести их в себя, сама перебинтовывала раненые конечности, помогала отстирывать платье рыдающей девятиклассницы и кормила очнувшуюся от обморока ученицу, решившую сесть на мамину диету.

Она сотни раз расследовала дела о порче школьниками казенного имущества, о членовредительстве, о прогулах и побегах из школы через окно. Она переживала периоды предательства со стороны коллег и учеников, периоды полного презрения от них. Несколько раз с ней судились родители и всегда проигрывали. И хотя ученые считают, что память человека обладает неограниченным запасом, очень сложно вместить туда все те подвиги, которые совершила Маргарита Генриховна ради детей.

Казалось бы, великий опыт должен был сделать из нее человека, который никогда не ошибается, но вся соль в том, что ни один взрослый на земле не может до конца предсказать действия ребенка, ход его мыслей, его поступки и решения.

Единственное же, чего она по-настоящему боялась, до дрожи в коленях, – это проверки районной администрации. И хотя с документацией у нее было лучше, чем у всех остальных в районе, – завуч тряслась по старой привычке, превратившейся в рефлекс.

«Звонок. Звонок. Почему к нам? Сколько там осталось до февраля? Уже меньше трех месяцев…»

– Я позвала вас, Фаина, чтобы сообщить о приезде председателя министерства образования. Мы ждем его в конце зимы и должны…

– «К нам едет ревизор». Только не очередная проверка, уже никаких сил…

– Я понимаю ваше, х-м-м-м, состояние. Но вы, Фаина Рудольфовна, прекрасно справлялись с подготовкой выставок к таким мероприятиям, и я надеюсь…

– Боюсь, что в этот раз я не смогу за это взяться.

– Вы каждый раз вначале сомневаетесь, но затем представляете отличные проекты, и баллы к аттестации не бывают лишними…

Фаина поерзала на стуле.

– В этом году у меня есть определенные семейные трудности.

«Семейные трудности. Теперь они словно сговорились и тычут своими семейными трудностями в ответ на любое мое распоряжение. Нельзя отпускать поводья».

Маргарита Генриховна внимательно разглядела учительницу истории. В лице ее была невиданная прежде решимость отказать.

«Мне не удастся ее переубедить. Только не ее и только не сегодня».

Собственное бессилие всегда сильно раздражало Маргариту Генриховну. За свой богатый опыт она расплачивалась спокойствием, которого в ее порывистом характере и так осталось немного. Нервы стали похожи на старую расстроенную гитару: колки разболтались, струны истерлись, и все чаще вместо чудесного перебора инструмент тоскливо издавал фальшивые звуки.

В гимназии ее невольно избегали – как, собственно, и могут относиться к человеку, который всегда и всех поучает и всем дает указания. Дети, которые не учились у нее, знали ее как тетеньку, делающую замечания: не сидеть на подоконнике, не есть в коридоре, носить форму, не заходить в класс табуном.

Чаще всего случалось так, что она (к их удовольствию) прерывала урок другого учителя, войдя неожиданно и грозно, громогласно призывала сознаться – кто оставил упаковку из-под сока и фантики в коридоре? Естественно, никто и никогда не сознавался. Тогда голос ее достигал тех высот, на которых способны переговариваться дельфины и летучие мыши, – в такие моменты самый взвинченный ученик в классе вскакивал с места и говорил:

– Хорошо-хорошо! Я уберу, хоть это и не я сделал. Только, пожалуйста, не кричите!

Однако многим она была известна и другой своей чертой.

Фаина, например, часто видела, как она сложными восьмерками перемещается по школе, среди учителей и учеников, и каждый раз перед ней возникал образ суетливой курицы-наседки, всегда готовой нахохлиться и впустить под свои теплые крылья несметное количество цыплят.

«Из министерства. Почему к нам? Мы провалимся. Он приедет и увидит все как есть. А как есть?»

Было время, когда Маргариту Генриховну старшеклассники называли Железной Дамой. При прежнем директоре порядок был ее сущностью и природой. Те ученики уже давно составили выпуск, да и ей пришлось стать другой – гибкой, способной дать быстрый отпор.

«Была Железной, потом Ржавой, а теперь стала Каучуковой. Все дурное от меня отскакивает, и это отскочит. Разве он первый почетный гость, которого мы встречаем? Просто придется хорошо поработать».

Фаина с сомнением посмотрела на третью конфету.

Маргарита Генриховна подлила учительнице истории чая и предприняла последнюю попытку:

– Сколько уже?

– Сколько – что? – Учительница истории чуть не поперхнулась.

– Вашему малышу…

– Как вы