Двенадцать детей Парижа - Тим Уиллокс

– Что мы будем делать? – спросила старшая Малан.

– То, что потребуется, – ответил Матиас.

Флер посмотрела вниз, и из ее горла вырвался сдавленный стон. Даже для иоаннита кровавая резня, которую он устроил, казалась устрашающей по своей жестокости и масштабу. На ступеньках лестницы и на полу не осталось ни дюйма, свободного от крови, на стенах тоже алели кровавые пятна. Запах крови смешивался с вонью фекалий тех, чей кишечник опорожнился перед смертью. Тучи мух всевозможных цветов и размеров собирались над трупами, привлеченные едой и возможностью размножения.

– Мы здесь родились, – сказала Флер. – Засыпали каждый вечер и просыпались каждое утро. Всю жизнь. Здесь умерла мама, а теперь и папа. И вот нашего дома больше нет.

– Да, – кивнул Тангейзер. – Его больше нет. Но мы есть.

– Вы отнесете меня вниз? – спросила старшая из сестер.

– Конечно. Только сначала разберусь со своими вещами.

Ружье Тангейзер закинул за спину, а лук и колчан повесил на плечо. Наверное, оружия было слишком много, но ему очень не хотелось бросать спонтон. В схватке с многочисленным врагом пика превосходила и меч, и кинжал.

Появилась Паскаль: юбки подоткнуты, туфли в руке, худенькие плечи согнулись под тяжестью сумок и пистолетов. Матиас протянул руку, и Флер уселась ему на бедро, обхватив ногами его талию, а руками шею. Паскаль с завидным хладнокровием спускалась по лестнице сама, шагая по начинающей густеть крови, доходившей ей до щиколоток. Мальтийский рыцарь осторожно следовал за ней, опираясь на спонтон.

Живых ополченцев в доме не осталось. Выглянув из входной двери, Тангейзер окинул взглядом улицу – тоже никого. Тогда он вышел из дома и бросил три обломка стрел в огонь, а потом снял фартук и прикрыл им тело Даниеля Малана, еще дымившееся на сожженных книгах.

Вернувшись в мастерскую, иоаннит вместе с девочками смыл кровь с рук, ног и оружия. Сестры молчали, и ему хотелось сказать им какие-нибудь слова утешения, но он сдержался. Каждая девочка – по-своему – сохраняла удивительное спокойствие, питавшееся каким-то внутренним источником силы, словно обе всю жизнь ждали наступления этой ужасной минуты. С другой стороны, это мог быть просто шок. Отмывшись от крови, Флер и Паскаль надели туфли.

Улица по-прежнему была пуста, и Матиас поспешил увести сестер от костра. Они посмотрели на прикрытый фартуком дымящийся труп.

– Спасибо, – сказала Паскаль.

В ее глазах стояли слезы, но она не плакала. Тангейзер не останавливался. Они дошли до конца улицы, где ждала Клементина. Мальчиков рядом с ней не было.

Огромная кобыла топталась на месте, натянув поводья, вращая глазами и тряся головой. Она нервничала от одиночества, от запаха крови и дыма, от предсмертных криков и жуткой тишины – испуганному животному, вероятно, казалось, что туман человеческого безумия и злобы поглотил всех живых существ в округе. Клементина обрадовалась хозяину, хотя и от него пахло тем же злом и безумием. Он прошептал несколько ласковых слов на турецком – языке, который, по его твердому убеждению, любили лошади. Кобыла успокоилось, хотя и не в такой степени, в какой ее огромное сердце успокоило рыцаря. Он вдруг вспомнил своего великолепного монгольского жеребца Бурака, теперь доживавшего свой век на пастбищах Ла Пенотье.

– Я сказал, что она самая красивая, – объяснил он по-французски девочкам.

– Да, да, – согласилась Флер и посмотрела на огромную морду кобылы. – Да, Клементина, ты самая красивая. Можно ее погладить?

– Протяни руку, чтобы она понюхала. Пусть сначала сама до тебя дотронется.

Клементина ткнулась носом в ладонь старшей Малан. Тангейзер пристроил сумки и пистолеты на широкой спине кобылы. Большая куча навоза рядом с лошадью была разбросана, но не копытами животного. Несколько разбитых комков валялись на улице, чуть дальше, как будто кто-то бросил их или пнул. Матиас забеспокоился за Грегуара и Юсти.

Он вытащил из кармана два яблока. Плоды выглядели аппетитно и напомнили ему, что он ничего не ел. Иоаннит протянул фрукты Флер и Паскаль, но девочки неверно его поняли и, прежде чем он успел их остановить, скормили оба яблока Клементине. В этом они не прогадали. Лошадь от удовольствия даже выпучила глаза. Вид у нее был такой забавный, что сестры рассмеялись – уж этого Тангейзер никак не ожидал.

– Вы умеете ездить верхом? – спросил он.

– Нет, – ответила Паскаль. – Никто нас не учил.

– Тогда приготовьтесь. Мне самому еще не приходилось сидеть на такой высокой лошади.

Госпитальер задумался, как посадить девочек на спину кобылы, не испачкав рук об их туфли.

– Жаль, что тут нет Грегуара, – вздохнул он.

– Вашего лакея? – спросила младшая Малан.

– Да. Он бы подставил спину, чтобы вы могли сесть верхом.

– А где он?

Матиас не ответил. Вскочив в седло, он наклонился и по очереди поднял сестер на спину Клементины. Потом он перекинул левую ногу через шею лошади и спрыгнул на землю. Паскаль сдвинулась вперед, на седло, а Флер обхватила руками ее талию. Тангейзер отдал младшей из сестер ружье и показал, как уложить его поперек луки седла, после чего взял поводья лошади.

– Почему вы не садитесь вместе с нами? – спросила его Флер.

– Внизу мне удобнее сражаться. В случае неприятностей я пущу Клементину галопом, и она вывезет вас. Всякий, кто попробует ее остановить, горько пожалеет об этом. Держитесь за гриву, сжимайте бока коленями. А теперь скажите, кто может вас приютить?

Сестры уставились на своего нового друга, словно на самого омерзительного из предателей.

– Вы должны знать кого-то, кто вас защитит, – проигнорировал он их взгляды. – Друзья. Родственники. Соседи.

– Половина из тех, кого вы убили, наши соседи, – отозвалась Паскаль. – Они знали нас с самого рождения. Некоторые дружили с папой. Может, вам следовало попросить их нас приютить?

– А родственники из католиков у вас есть? Я не могу таскать вас с собой по Парижу – по крайней мере, сегодня.

– А в любой другой день мы бы и не просили, – сказала Флер.

По пути они видели множество трупов, любого возраста и пола, – сваленных в канавы или висящих, истекая кровью, в дверных проемах и окнах, словно непристойная реклама на внезапно возникшем рынке обреченных. Они проезжали мимо перепачканных кровью отрядов милиции и студентов, которые бросали на девочек подозрительные и похотливые взгляды. Но никто не осмелился преградить путь Тангейзеру, не только готовому к провокации, но и жаждавшему ее. Воры, обезумев от жадности, опустошали дома. Некоторые шли вслед за милицией, грабя убитых. Другие убивали сами, не обращая внимания на вероисповедание жертв. Некоторые улицы были до такой степени залиты свежей кровью и завалены трупами – детей убивали на глазах матерей, отцов на глазах сыновей, не обращая внимания на тех, кто на коленях молил пощадить родственников, – что Матиас не решался бросать вызов этому безумию и заставлял Паскаль выбирать другую дорогу.

Время от времени на квартал опускалась необычная тишина, и девочки могли вздохнуть полной грудью, думая, что все осталось позади. Но каждый раз тишина оказывалась обманчивой. Жуткие звуки – грабежа, пыток, убийства и изнасилования – возвращались. Крысы сновали между трупами, словно растерявшись от их изобилия. К ним присоединилась пара собак, тяжело дышавших от жары. Весь этот ужас, как и прежде, происходил в городе, который казался вымершим, поскольку все, кто не был обречен, оставались в своих домах. Исчезли безногие, слабоумные и слепые, шлюхи спрятались в своих комнатушках, и убийцы продвигались вперед, словно стая псов, преследующих добычу, оставляя улицы во власти свежих трупов.

Поднявшись на холм между жавшимися друг к другу ветхими домишками, граф де Ла Пенотье понял, что перестал ориентироваться в городе. Он знал, что им нужно двигаться на восток и на юг, но любая улица могла за какую-то сотню шагов дважды сменить направление, а потом закончиться тупиком или таким узким проходом, что его плечи задевали стены зданий. Оставалось надеяться на девочек. Матиас видел, что от всего увиденного их ужас постепенно вытесняется отчаянием. Тем не менее сестры держались стойко, и вскоре они снова очутились на Гран-рю Сен-Жак, недалеко от ворот. Госпитальер замкнул очередной круг из тех, что ему предстояло пройти по извилистым улочкам Парижа.

«Конюшня Энгеля» была открыта. Тангейзер завел лошадь во двор, взял у Паскаль ружье и помог девочкам спешиться. Потом он закрыл ворота на улицу и опустил засов, открыв при этом окошко в верхней половине калитки.

– Налейте ведро Клементине, – сказал он, указывая на бочку с водой.

Внутри он увидел Энгеля – если это действительно был хозяин конюшни, – повешенного на веревке, привязанной к балке перекрытия. Конюх был голым, а его лицо смотрело в сторону. Почерневшие пальцы левой руки были зажаты между веревкой и горлом. Ноги ниже колена опухли и приобрели цвет маринованной свеклы. Видимо, его повесили вчера вечером, а может, и раньше. В конюшне было тихо, а беглый осмотр показал, что все лошади исчезли. Причин тут могло быть несколько, но иоаннита они не интересовали. Его волновало отсутствие Грегуара и Юсти: для этого имелось гораздо больше возможных объяснений, причем в большинстве своем мрачных.