Третий рейх. Зарождение империи. 1920–1933 - Ричард Эванс

Мы все собрались у въезда в город и надели белые нарукавные повязки, после чего раздались громовые звуки нашей марширующей колонны из примерно 250 человек. Без оружия, без палок, но со стиснутыми кулаками мы маршировали в строгом порядке и с железной дисциплиной под свист и крики толпы перед залом собраний. У них в руках были дубинки и заборные доски. Было 10 часов вечера. Несколькими маневрами в середине улицы мы отжали толпу к стенам, чтобы очистить улицу. Как раз в этот момент в образовавшуюся брешь вошел плотник, катя тележку с погруженным на нее черным гробом. Пока он проходил, один из наших сказал: «Ну, давайте посмотрим, кого удастся туда положить». Вопли, крики, свит и улюлюканье становились все более агрессивными.

Два ряда нашей колонны стояли молча, заряженные энергией. По сигналу мы промаршировали в зал, где несколько сотен бунтовщиков пытались перекричать нашего оратора. Мы пришли как раз вовремя, прошагав вдоль стен и окружив их кольцом, оставив только место для прохода. Раздался свист. Мы сжали кольцо. Десять минут спустя… мы вытолкнули их наружу. Собрание продолжилось, а снаружи началось сущее столпотворение. После этого мы эскортировали оратора обратно, снова пробираясь сквозь бурлящую толпу закрытым строем.

Для этого штурмовика марксисты были врагами, как и для многих бывших солдат, которые сражались за то, что он назвал «духом фронтового товарищества, поднявшимся из дымов жертвенных сосудов войны и ищущим свой путь к сердцам пробудившегося немецкого народа»[541].

«Старые борцы» вроде этих с гордостью перечисляли увечья и оскорбления, полученные от своих противников. «Преследования, притеснения, презрение и насмешки», которые им пришлось вынести, только укрепили их решимость[542]. На одном собрании в Идар-Оберштайне, по словам одного партийного активиста, родившегося в 1905 г., присутствовало четыреста штурмовиков, включая его самого:

Один за другим со своим обращением выступили четыре наших оратора, которых прерывали яростные вопли и свист. Но когда в последовавшей дискуссии одному из высказавшихся сделали замечание за фразу «Мы не хотим этой коричневой чумы в нашем прекрасном городе», началось смятение. Затем завязалась драка, в ход пошли пивные кружки, стулья и прочие предметы, и в течение двух минут зал был перевернут вверх дном и все его покинули. В тот день нам пришлось захватить с собой семерых тяжело раненных товарищей, в нас бросали камни и периодически нападали, несмотря на защиту полиции[543].

Вместе с тем всю глубину ненависти, которую нацисты испытывали по отношению к социал-демократам и коммунистам, можно представить, только учитывая их чувства в связи с постоянными нападками на них не только со стороны военизированного филиала социал-демократов, «Рейхсбаннера», но и со стороны полиции во многих областях, которая, по крайней мере в Пруссии, контролировалась социал-демократическими министрами Карлом Северингом и Альбертом Гржезински. Как говорил один из штурмовиков, «полицейский и правительственный террор против нас» был еще одним источником ненависти к республике[544].

Такие люди негодовали потому, что их арестовывали за избиение или убийство людей, которых они считали врагами Германии, и осуждали тюремные сроки, которые им периодически назначали «марксистские судебные власти» и «коррумпированная система» Веймарской республики[545]. Их ненависть к «красным» была практически безмерной. Один молодой нацист в 1934 г. с ненавистью называл их «красным наводнением… ордой красных наемников, крадущихся в ночи», а другой штурмовик описывал их как «красную толпу убийц… кричащие, визжащие орды… наполненные ненавистью, перекошенные лица которых следует изучать криминалистам»[546]. Их ненависть подпитывалась бесчисленными схватками вплоть до жутких инцидентов, таких как печально известная перестрелка между коммунистами и коричневыми рубашками, которая произошла в поезде «Берлин Лихтенфельс» 27 марта 1927 г. Коричневые рубашки противопоставляли преступной природе коммунистов то, что они считали собственным самоотверженным идеализмом. Один штурмовик говорил с гордостью, что борьба в конце 1920-х «требовала как финансовых, так и психологических жертв от всех товарищей. Каждую ночь распространялись листовки, за которые приходилось платить нам самим. Каждый месяц проводился съезд… который всегда заканчивался 60 марками долгов для нашего местного маленького отделения из 5–10 человек, поскольку ни один владелец гостиницы не сдал бы нам зал без предоплаты».[547] Часто повторяемое заявление, что многие коричневые рубашки присоединялись к организации, только если им предлагалось вознаграждение в виде бесплатного питания, напитков, одежды и проживания, не говоря уже о захватывающих и жестоких видах развлечений, вряд ли способно объяснить фанатизм и мотивацию многих из них. Только самые старые активисты присоединялись к штурмовикам в надежде получить работу или финансовую поддержку. Для молодежи это значило не так много[548]. Нацистские лидеры студентов часто загоняли себя в глубокие долги, платя из своего кармана за плакаты и брошюры[549]. У многих других дела обстояли точно так же.

Конечно, подобные свидетельства, предназначенные для американского социолога, обязаны были подчеркивать самопожертвование и преданность их авторов[550]. Тем не менее сложно оценить весь размах фанатизма и ненависти штурмовиков, если только не принять к сведению, что часто они действительно считали, что приносят жертву во имя своей цели. Сам Гитлер обратил внимание на это, когда в январе 1932 г. призвал слушателей «не забывать, какую жертву сегодня приносят сотни тысяч мужчин из национал-социалистического движения, которые каждый день забираются на грузовики, охраняют собрания, выступают на маршах, приносят свою жертву каждую ночь, возвращаясь домой только к рассвету, а потом снова направляются в мастерские или на заводы или идут получать свое скудное пособие по безработице, когда они покупают себе униформу, рубашки, значки и даже оплачивают транспорт из своего жалкого заработка — поверьте мне, одно это уже является признаком власти идеи, великой идеи!»[551]

Нацистская партия жила за счет такой преданности. Источником ее силы и динамизма была финансовая независимость от крупных предприятий или бюрократических организаций, таких как профсоюзы, и эта независимость отличала ее от «буржуазных» партий и социал-демократов. В еще в меньшей степени партия зависела от тайной поддержки иностранных государств, как это было с коммунистами, финансировавшимися из Москвы[552].

Многие люди примкнули к нацистам благодаря демагогии Гитлера. Речи Гитлера, произносимые в драматических декорациях на массовых съездах и гигантских собраниях под открытым небом в конце 1920-х, имели власть большую, чем когда-либо. Один молодой националист, родившийся в 1908 г., посещал разные митинги, на которых присутствовали такие звезды правых радикалов, как Гугенберг и Людендорф, пока наконец не нашел свое вдохновение, когда «услышал Вождя Адольфа Гитлера вживую. После этого для меня существовало только одно: либо победить с Адольфом Гитлером, либо умереть за него. Личность вождя поглотила меня полностью. Тот, кто узнает Адольфа Гитлера с чистым и искреннем сердцем, полюбит его всей душой. Мы будем любить его не во имя материализма, но ради Германии» [553].

И людей, оставивших подобные свидетельства, было много, от антисемитски настроенного рабочего металлургического завода, родившегося в 1903 г., который обнаружил на митинге Гитлера в 1927 г., что «наш вождь излучает мощь, которая делает нас сильными», до другого штурмовика, родившегося в 1907 г., который заявил, что попал под власть Гитлера в 1929 г. в Нюрнберге: «Как сверкали его глаза, когда его штурмовики маршировали мимо него в свете факелов, бескрайнее море огней, текущее по улицам древней столицы рейха»[554].

Изрядной долей доставшейся им народной любви нацисты обязаны своему обещанию покончить с политической раздробленностью, которая свирепствовала в Германии при Веймарской республике. Один восемнадцатилетний клерк, посещавший съезды на региональных выборах в 1929 г., услышав нацистского оратора, был поражен «искренней преданностью всему немецкому народу, самая большая беда которого состояла в разделенности на множество партий и классов. Наконец-то практическое предложение по возрождению народа! Уничтожить партии! Покончить с классовым делением! Истинная национальная общность! Эти целям я мог посвятить себя всего без остатка»[555].