Эхо прошедшего - Вера Андреева

Всю жизнь потом, когда я задумывалась над необъяснимыми ее поворотами, роптала и сетовала на ее несправедливость, нелепость, у меня в ушах похоронным звоном вставало: «И, быстро несясь, колебала река отраженные в ней облака». На душе делалось темно и пусто, — великая покорность, неподвижность отчаяния охватывала ее — скорее, скорее, ведь все мимо, мимо несется время…

Один раз я пошла в парк Кашине одна. Почти сразу мне стало скучно, и я направилась домой. Уже давно я заметила, что сзади идет какой-то мужчина, — куда я сворачивала, туда сворачивал и он, я шла быстрее, он тоже убыстрял шаг. Сначала я не подумала ничего плохого, но потом убедилась, что он идет за мной, и страшно испугалась. Не оглядываясь, я почти побежала, торопясь скорее выйти из безлюдного парка. Наконец мне удалось выйти на ярко освещенную улицу. Мне вспомнился случай в Берлине, который тогда вовсе не произвел на меня никакого впечатления. Мама как-то объявила мне, что меня приглашают в кино наши знакомые, которые были нашими соседями в Финляндии, теперь жили в роскошной берлинской квартире. Я пойду с ними в кино, в самый лучший берлинский кинотеатр на Таунциенштрассе! Там шел новый фильм с Эмилем Яннингсом, мне ужасно хотелось на него попасть, — но как это сделать, когда там были строгие порядки и детей до шестнадцати лет не пускали? Другое дело, если я пойду со взрослыми. Мама постаралась придать мне взрослый вид. Я надела новый светлый костюм с темной отделкой маминого шитья, белые туфли с небольшим каблучком. На голове у меня была мамина белая шляпа с большими полями, и мама собственноручно — о чудо! — напудрила мне нос. В этом костюме, с напудренным носом я показалась сама себе необыкновенной красавицей. Был чудесный летний день. Проходя по улицам, я все время всматривалась в свое отражение в витринах, поворачивалась боком и фас.

Так я подошла к входу в кинотеатр и стала ждать своих знакомых, прохаживаясь с независимым видом и все косясь на свое отражение в стекле витрины с фотографиями артистов. Увы, время шло, а их все не было. Вот прозвенел первый звонок, второй, третий… Последние запоздавшие зрители торопливо прошли, и я погрузилась в отчаяние.

Я уже не вглядывалась в витрины — с самым жалким видом, едва удерживаясь от слез, я пожирала глазами вход, все еще надеясь, что случится чудо и я увижу знакомые фигуры. В этот тягостный момент я вдруг услышала чей-то голос:

— Что, ваш знакомый не пришел, фрейлейн? И вам очень хочется посмотреть этот фильм?

Я живо обернулась: передо мной стоял солидный господин с золотой цепочкой на животе, с котелком на голове, с тростью с набалдашником в руке. Его маленькие глазки так смотрели на меня, что я расчувствовалась чуть ли не до слез и стала с жаром объяснять ему, как я страшно хочу попасть на этот фильм и как дурно поступили мои знакомые, что не пришли.

«И что теперь делать? — вопрошала я незнакомца. — Ведь у меня и денег-то на билет нет!..» И вдруг этот человек говорит с очаровательной улыбкой:

— У меня как раз есть два билета, хотите пойти вместе со мной?

Я едва поверила своим ушам — как, этот милый, бескорыстный человек хочет задаром провести меня в кино?! Конечно, я восторженно согласилась, и мы прошли благополучно через контроль в темный зал, где уже показывали журнал. Потом зажегся свет и мы уселись на великолепные места посередине зала — я знала, что эти билеты самые дорогие. Мой спутник галантно вытащил из кармана кулек с необыкновенно вкусными шоколадными конфетами. И тотчас же я принялась поедать конфеты, хохоча от избытка счастья и оживленно рассказывая всякую всячину доброму джентльмену, который слушал с большим вниманием, что тоже очень льстило мне. Когда в зале стемнело, я устремила все внимание на экран и совершенно забыла про конфеты и своего спутника. В антракте мой спутник весьма галантно угостил меня эскимо, слушая мои восторженные высказывания насчет фильма и внимательно глядя в глаза.

После сеанса, когда мы выходили из кинотеатра, он спросил: не пойду ли я с ним в ресторан?

— Как это в ресторан? — воскликнула я. — Я не могу, меня будет ждать мама!

— Позвольте вас спросить, милая фрейлейн: сколько вам лет? — задал он вдруг странный вопрос.

— Мне двенадцать лет, — отвечала я с недоумением.

И тут мой спутник захохотал. Он долго смеялся, а потом стал очень серьезным и сказал:

— Запомни, что я тебе скажу, девочка. Никогда не отвечай чужим мужчинам, когда они с тобой заговаривают, и никогда не принимай от них никаких предложений насчет кино, ресторанов и прочих увеселений. А на этот раз скажи спасибо, что попался тебе я, а не какой-нибудь мерзавец.

Он проводил меня до трамвая, сунул в руку еще один кулек с конфетами и помахал мне котелком.

Когда я рассказала все это маме, она была почему-то потрясена, белую шляпу, к моему большому огорчению, отобрала и нос мой больше никогда не пудрила.

Мы с Саввкой исходили все флорентийские музеи, но человек наконец теряет способность воспринимать все новые и новые впечатления, устает и его воображение. В музей нельзя пойти только раз и обязательно пробежать по всем его залам, как это делают туристы. Туда надо ходить много, бесчисленно много раз. Лучше всего это делать с каким-нибудь очень сведущим художником или скульптором. Очень хорошо покупать альбомы с репродукциями. И еще лучше повесить у себя дома репродукции особенно понравившихся картин и статуй, чтобы они всегда были перед глазами. Взглянешь как бы случайно на стену, а память незаметно, исподволь заучивает виденное. Не знаю, насколько это согласуется с педагогической наукой, но я думаю, что человек, постоянно видя прекрасное, незаметно для самого себя начинает любить красоту, его видение мира облагораживается. С годами туманная любовь превращается в конкретное желание расширить свой кругозор, увидеть и другие произведения искусства, осмыслить, глубже понять виденное, узнать, как жили и творили гении изобразительного искусства.

Конечно, только видеть мало. Нужно лучше знать историю, древнюю греческую мифологию, легенду о жизни и страданиях Иисуса Христа, искусство средних веков, Ренессанс. Мне горестно видеть в Третьяковке процессию учеников под предводительством гида или своей учительницы. Вот они останавливаются, скажем, перед картиной Крамского «Христос в пустыне». Гид заученной скороговоркой объясняет:

— Это Иисус Христос в пустыне.

И все. Дети, вернее, подростки недоуменно смотрят на картину — им ничего не понятно. Кто такой Иисус Христос, почему он сидит на этих камнях с таким невероятно усталым, страдальческим видом, о чем он думает, почему страдает, зачем Крамскому понадобилось изобразить его, какого-то Христа, о нем дома никто не говорит, а в школе только мельком упоминают о мифе, который неизвестно почему произвел такое глубокое впечатление на всех этих художников. Какой смысл смотреть на Мадонну Рафаэля, когда не знаешь, кто она, какого младенца держит на руках? Ведь это история эстетическая, возвышенная история человеческого гения, и ее необходимо знать образованному современному человеку. И не нужно бояться, что современные подростки, как только узнают подробности этого мифа и то, как он повлиял на мировое искусство, тотчас же станут религиозными. Надо больше доверять молодежи — пусть читает, пусть знает.