Стремнина - Бубеннов Михаил Семенович

Сегодня Волохов явился в своей обычной дорожной, затрепанной одежде и обувке, да еще с заржавевшим ружьишком и пустым рюкзаком — ни дать ни взять собрался налегке, ради развлечения, побродить по тайге: авось налетит глухарь. Но на сей раз его исхудавшее, морщинистое лицо было чисто выбрито, а просветленные глаза искрились умом и хитростью. Правда, без всякого промедления он попросил коньяку, зная, что этот редкостный напиток всегда водится у главного инженера.

— Не запьешь? — забеспокоился Родыгин.

— Исключено, — ответил Волохов твердо. — У нашего брата, как известно, в этой области существуют особые правила.

— Что скажешь о наших делах?

— Погоди, расширятся сосуды.

Выплеснув стопку в желтозубый рот, он сладостно, как язь на кормежке, почмокал губами в предвкушении действия коньяка и, когда наконец-то свершилось чудо, посоветовал:

— Работай, как зверь.

— Я вижу, коньяк на тебя совсем не действует, — съязвил Родыгин. — Здесь же сложный переплет. Не закончим прорезь на Буйной — с меня шкуру спустят. Закончим — самый лакомый кусок достанется кому-нибудь, а не мне. Но ведь обидно!

— Охотно верю, — согласился Волохов. — И все же повторяю: работай — кровь из ноздрей. Учти, с твоей репутацией… — Озорная веселинка, обычная для слегка захмелевших, блеснула в его глазах. — Кстати, как ты реагировал на заметку в газете о твоих достоинствах и победах?

— Не скрою, она мне понравилась, — скромно, как только удалось, признался Родыгин.

— Чем же?

— Прежде всего, написана со знанием дела. И потом — отличный слог…

— Печатное слово обладает огромной силой, — приосаниваясь, разъяснил Волохов. — Скажи в газете шепотом, а прогремит как гром. Это знать надо… Ему уже потребовалось некоторое усилие, чтобы вспомнить, с какой дороги он сбился на проселок. — Так вот, с твоей репутацией, дорогой Василий Матвеевич, можно сделать многое. И для себя и для людей. Но репутацию надо беречь. — В трезвом состоянии он мог дать весьма умные советы. — И потому я говорю: для тебя в любом случае совершенно необходим благополучный исход на Буйной. Но-о, учти: всем должно быть ясно, что спас дело именно ты. Да так ведь оно и есть…

Родыгин молча отмахнулся, будто сочтя советы за пьяную болтовню, и заговорил о поездке на Буйную:

— Значит, надумал побывать?

— Обстоятельства, — невразумительно ответил Волохов, хотя и помнил, что решение о поездке совсем недавно ему было легонько подсказано самим Родыгиным.

— Ну что ж, возражать не имею права, — сказал Родыгин. — Ты властен делать все, что хочешь. Если угодно, я готов сопровождать… — Он прошелся по комнате шагом человека, пожалованного удачей. — Хотя ты ведь знаешь, что у меня в прорабствах полный порядок. Впрочем, теперь не везде. Скрывать не могу: в одном недавно обнаружены случаи нарушения техники безопасности, трудовой дисциплины…

— Кажется, именно на Буйной?

— В том-то и дело.

— А причина?

— Прораб дурит…

— Все ясно.

Как раз в это время, будто все было заранее подстроено, Родыгину позвонили из конторы и сообщили, что с Буйной бежала на казенной лодке группа рабочих. Удачи ходят одной тропой. От волнения Родыгин не сразу уложил трубку на свое место.

— Слыхал, что там творится? — спросил Родыгин, весь горя нетерпением оказаться поскорее на Буйной. — Началось бегство рабочих. Вот до чего, к сожалению, дошло дело…

Неожиданные хлопоты, как ни спешил Родыгин, отняли более часа: пришлось побывать и в конторе и в милиции. Но зато он отправился на Буйную в полной уверенности, что теперь-то, в самый подходящий момент, накануне окончания прорези, ненавистный Морошка будет посрамлен на весь приангарский край.

На подходе к Буйной Родыгин услыхал взрыв на реке и увидел вымахнувшие ввысь клубы черного дыма. С минуту главный инженер, не мигая, молча и с недоумением смотрел вперед, поднявшись в катере на ноги. Потом велел мотористу подойти к берегу, где был пост. К обрыву вышел бакенщик.

— Они что — рвут? — крикнул ему Родыгин.

— А вон, не видишь разве? — ответил бакенщик, кивая в сторону задымленной шиверы. — Весь день рвут… А как, этих-то обормотов пымали ай нет?

— Ловят!

— Ну, пымают, яккарь их…

На брандвахте, близ которой выскочил на берег катер, было тихо и безлюдно. Все рабочие находились в запретной зоне. «Что за чертовщина? — в смятении подумал Родыгин. — Почему они работают? Что случилось?» Когда высаживались из катера, Родыгин был очень предупредителен по отношению к Волохову: и помог-то ему спрыгнуть на землю, и ружьишко-то его подхватил и понес к брандвахте. Он старательно изображал перед Морошкой, что всего-навсего сопровождает — по крайней необходимости — высокое начальство.

— Как хотите, Виталий Сергеевич, — заговорил Родыгин, когда они задержались перед трапом у брандвахты, — но здесь, мне кажется, все в порядке. Даже, как видите, обошлись без гужовки.

— Но ведь нарушения-то были? — прищурясь, входя в свою роль, спросил Волохов. — Ведь мне все известно.

— Ну, не без этого…

— А где допущено хотя бы одно нарушение, там… — И Волохов, недосказывая, лишь загадочно потряс перстом над своей головой. — Поглядим, поглядим, — продолжал он затем с печальной серьезностью. — Скажем, как хранятся взрывчатые вещества? Какой порядок в запретной зоне? Я вот отсюда уже вижу, что там где попало разбросаны ящики.

— Некогда возиться с ними, — ответил Морошка. — Да и зачем их укладывать в бунты? Все равно бросать, а весной унесет.

— Но в инструкциях…

— Да что — инструкции?

— Вот видите!

Покачав головой, Волохов отправился к зоне.

Арсений легко догадался: перед ним разыгрывается заранее подготовленный спектакль. Он видел, что не Родыгин сопровождает инспектора, а тот, разнесчастный пьянчуга, сопровождает главного инженера. Их сговор не предвещал ничего хорошего.

В просторной каюте, раскладывая свои вещи, Родыгин наконец-то заговорил о бегстве вольницы.

— Сами знаете, какие это люди, — ответил Арсений.

— Люди как люди, — холодновато возразил Родыгин. — Но все дело в том, что у вас в прорабстве нет должного порядка: то разные нарушения, то самовольничанье, то гужовки. Отсюда и отсутствие дисциплины, и бегство…

Пространные и грустные рассуждения Родыгина о непорядках в прорабстве Арсений выслушивал молча и угрюмо, с одной мыслью — наступил тот момент, о каком говорил Завьялов при последней встрече. Надо быть готовым к разным неожиданностям и неприятностям. «Вдвоем обкладывают, — сказал себе Морошка. — Видать, мастаки по этой части…»

В дверь постучали.

Борис Белявский с трудом переступил порог. Он казался не то страдающим с похмелья, не то пьяным. Морошка был поражен его видом. Где его спокойствие? Где его насмешливая самоуверенность? В нем будто надломилось что-то…

— Все за него, — заговорил он, придерживаясь за косяк двери. — Все его спасают, — он указал глазами в сторону Морошки. — Инспектор расспрашивает ребят, а они все скрывают. Как же? Прораб! Скажи, а он потом согнет тебя в дугу. Он здесь царь и бог. Хотя ладно, черт с ним! Пусть себя считает царем и богом! — Белявский наконец-то сделал шаг вперед. — Ну, а как по части морального разложения?

— А вы проходите, садитесь, — пригласил его Родыгин, проявляя вежливость, в которой не был замечен прежде.

Но Белявский, вероятно, совершенно неспособен был слушать в эти минуты…

— У него здесь все женщины — любовницы, — продолжал он, выпрямляясь и крепко держась на ногах. — Доказать? С Зуевой было дело? Было! Всем известно. Моя жена приехала — он и ей заморочил голову. Наобещал жениться, то да се… А она беременна. От меня, — пояснил он с гордостью, не чувствуя ненужности и несуразности своего объяснения: о, как ему хотелось подчеркнуть свои права на Гелю! — Так что же, я спрашиваю вас, выходит? Разбивает семью!

— Кто ваша жена? — хмуро спросил Родыгин.

— Радистка Гребнева.

— Почему же она — Гребнева?