Стремнина - Бубеннов Михаил Семенович

Сысоевна встретила ее у брандвахты, словно давно поджидала…

— Доигралась, да? — заговорила она бесцеремонно и ухмыляясь так, что ее большой нос скосило в сторону. — Что онемела? Зайдем-ка, девонька, ко мне…

Гелю так ошеломили первые слова Сысоевны, что она, вся обомлев, пошла за нею следом покорно и молча.

— Стало быть, понесла? — спросила Сысоевна помягче, усадив Гелю за стол в своей каюте. — Да ты не вскакивай, я все знаю. Он сам растрезвонил.

Итак, всем и все известно…

Геле не составило большого труда разгадать замысел Белявского: ославить ее и тем самым заставить смириться со своей судьбой. Он и теперь не щадил ее… Так пусть же и ему, и его ребенку не будет никакой пощады!

Смотря на Сысоевну с откровенной ненавистью, Геля отрезала, как ножом:

— Я не хочу его ребенка!

— Раньше бы думала.

— Я не хочу! — выкрикнула Геля сквозь стиснутые от ярости зубы. — Делай со мной что хочешь, я не хочу!

— Тише ты, дурная…

— Я ведь знаю, ты все можешь.

— Да уж что правда, то правда, — скромно щурясь, согласилась Сысоевна. — Сотворить землю не могу, а все другое — с великим удовольствием. Но только скажу напрямик: из всех дел это самое рисковое. Испытано.

— Не торгуйся! Я все отдам!

— Да и давно я не занималась этим.

— Врешь!

— Тише ты!.. — одернула ее Сысоевна. — Ну и озверела! Да на тебе лица нету. Как же быть-то? И тебя по-бабьи жалко, и боязно…

Сысоевна подошла к двери, намереваясь, вероятно, закрыться на крюк. Но дверь прямо-таки вырвали из ее рук, и она испуганно отступила назад. В каюту ворвалась Обманка. Чем определялись отношения этих двух женщин, неизвестно было, но все давно замечали, что Обманка может командовать грубой и нахрапистой Сысоевной как угодно.

Ясно было, что Обманка подслушивала разговор за дверью. Геля бросилась вон из каюты, но Обманка вовремя схватила ее за руку и вернула на место. Сказала спокойно, но властно:

— Сиди. Я все знаю.

— Что же тебе-то надо? — теряясь и вся слабея, горестно спросила Геля; вид у нее был виноватый, жалостливый, как у пойманной неопытной преступницы.

— Выбрось дурь из головы, слышишь? — строго сказала Обманка. — А с Сысоевной, если она посмеет калечить тебя, я расправлюсь в два счета.

— И чего ты налетела? — осторожно заговорила Сысоевна. — Я же отказывалась…

— Не отказывалась, а выжимала!

Оглядев Обманку с ненавистью, Геля сказала:

— А это не твое дело.

— Значит, мое, если пришла.

— Ты не хитри! — заговорила Геля, повышая голос и сверкая глазами. — Я тебя насквозь вижу. Ты мешаешь мне потому, что у тебя одно на уме, чтобы Арсений Иваныч…

— Дурочка ты…

— У тебя одна забота.

— Две, — выпалила Обманка. — Первая — тебя спасти. Не знаю, почему, но я не хочу тебе зла.

— Свежо предание…

— Да ты послушай-ка, — продолжала Обманка, подсаживаясь к Геле. — Сколько женщин искалечено, знаешь? Можно заселить большой город. Ну и довольно! Оттого, может, и зла не имею: мы одна нация — женщины.

— А вторая заботушка — о себе? Побольше первой?

— Да, о себе, да, побольше первой, — разухабисто подтвердила Обманка. — Но ты ошибаешься, у меня не одно на уме. Я не дура, чтобы всерьез строить расчеты на песке. Ты приметила, как он возится с дочками Марьянихи? Он очень любит детей.

— Зачем ты все это говоришь? Зачем? — в смятении спросила Геля.

— Разговорилась, это бывает со мною, — ответила Обманка и вдруг задумалась, словно удивляясь своей слабости. — Хочешь, признаюсь? У меня от всех надежд осталась одна искорка. Да и та, должно быть, скоро погаснет.

— Опять хитришь! — вскакивая, с привычной горячностью заговорила Геля. — Не зря тебя зовут Обманкой. Нету у меня к тебе никакой веры! Хочешь меня одурачить, да? Не выйдет!

— Тогда вон отсюда! — тоже вскакивая, выкрикнула Обманка, недовольная тем, что в минуту слабости приоткрыла душу перед своей соперницей. — Забирай свой узелок и дуй! — Она обернулась к Сысоевне и сузила глаза. — А ты…

— Да я-то што? — зашмыгала носом Сысоевна. — Я и не собиралась…

— Замолчи, я тебя знаю!

— Ну, вот что, девки, — выпрямляясь и овладевая собой, заговорила Сысоевна. — Поговорили, и хватит. Идите, а мне в камбуз надо. Варька все уволокла, чем кормить людей, и не знаю…

IX

Провожая сына на Буйную, Анна Петровна поставила перед ним стеклянную банку с вареньем из черной смородины и шепотом сказала:

— Это для Гели.

— Спасибо, мама, — ответил Арсений растроганно и поставил банку на дно своей корзины. — Она будет рада. Она любит варенье.

— Ты береги ее, — попросила Анна Петровна.

— Что ты, мама, я и так берегу.

— Сейчас за ней глаз да глаз надо. Будь она около меня, уж я бы поберегла…

Арсений поглядел на мать в недоумении, совершенно не понимая, о чем она ведет речь.

— Я ведь сразу приметила, — созналась Анна Петровна смущенно.

— Что приметила? — встревожился Арсений.

— Да что она в положении-то… — пояснила Анна Петровна. — Ты не знаешь, а ведь одних в такое время на кислое тянет, других — на сладкое, а вон соседка наша все глину ела.

Схватив мать за сухонькие руки, Арсений почти выкрикнул:

— Да что же ты молчала, а?

Анна Петровна даже испугалась, увидев, как изменилось лицо сына:

— Я думала, ты знаешь.

— Да ничего я не знал, ничего!

Трудно сказать, как не сгорел мотор, пока Арсений гнал свой катер вниз по Ангаре, иногда с большим риском спрямляя путь. Жестоко, как только мог, бранил себя Морошка! «Она все время мучилась, страдала, а я как слепой! Ничего не видел! — думал Морошка. — Да что же я такой недогадливый? И сердце не подсказало!» Теперь Арсений понимал, зачем Геля ездила в Железново. Теперь он был уверен, что она, хотя и случайно, а все же встретилась там с Белявским. И то, что Белявский явился на Буйную совсем другим человеком, могло означать очень многое и грозило бедой. Уходя в деревню, Арсений догадывался, что Белявский попытается в его отсутствие повидаться с Гелей. Но утром это его не пугало. Теперь же он боялся их новой встречи.

Подходя к Буйной, Арсений увидел, что на берегу его поджидает Обманка. «Чего ей надо? — с досадой подумалось Морошке. — Мне бы поскорее Гелю увидеть, а тут болтай с нею…» Выскочив из катера, Морошка удивился, что Обманка встречает его не обычной своей иронической улыбочкой, а очень серьезно, с определенным выражением озабоченности и на подурневшем лице, и во взгляде.

— Что так долго? — спросила она негромко и суховато.

— Не сразу связался с Железновом, — ответил Арсений неохотно. — Да там у меня и другие дела были.

— И здесь дела, — заговорила Обманка. — Да еще почище тех, какие у тебя в деревне.

Арсений замер, как вкопанный:

— А что такое?

— Иди сюда, — позвала Обманка, отходя от катера, из которого Саша Дервоед уже начинал выгружать закупленную в деревне снедь. — Ты все знаешь?

Арсений понял, о чем спрашивает Обманка, и догадался, что тайна Гели всем уже известна. Как ни тяжко ему стало, но он не покривил душой:

— Я только что узнал…

Однако Морошка тут же поторопился дать понять Обманке, что ничто не может изменить его отношения к Геле, и спросил, угрюмо насупясь:

— А тебе-то что?

Обманка внимательно всмотрелась в лицо Морошки. Трудно было разгадать, что творилось в его душе. В ней бурлило, как на шивере, это сразу было видно. Но что поднималось из ее глубин? Только ли досада и боль? Может быть, и разочарование в своей любви? Лицо Морошки так изменилось с утра, что он — на мгновение — показался Обманке даже незнакомым, нездешним человеком, обескураженным какой-то бедой.

— Но ты не все знаешь, — сказала она, расчетливо пуская в ход последнее средство с целью разгадать до конца состояние Морошки.

Он весь подернулся и судорожно схватился за ее руки. Загорелое лицо его, сильно обескровленное в эти секунды, было под цвет обсохшего речного валуна, слегка забрызганного прибрежной волной. Сдавленным голосом, совершенно потерявшим басовитость, он спросил: