Легкая рука - Роман Подольный

Врач Аля качает головой. Сердце у Михаила Григорьевича изношенное, не для гор. Но для новых опытов с N-полем нужны перепады атмосферного давления, а здесь у ущелий такие удобные стенки. И лазить на них будут товарищи с альпинистским опытом. Он, изобретатель, останется там, где ему еще можно дышать. А в вертолете будет кислородная маска.

Врач Алевтина Николаевна может все это поломать. Но с Михаилом слишком трудно. И она сама боится, что вмешается в планы института уже по личным соображениям: чтобы уберечь непросто великого ученого, а близкого ей человека. И еще боится Аля, что не вмешается тоже по личным соображениям, — знает, что Михаил этого не простит. А пока она так колеблется, Михаил уже все сделал. То есть делали другие — он только объяснил начальству, чего он хочет, и нашлось кому подобрать подходящую долину в горах, перебросить туда нужное оборудование и людей, собрать финские домики, доставленные на вертолетах.

Врачу Алевтине Николаевне стыдно, что она все это допустила. А Аля гуляет по вечерам с Михаилом. Какие здесь небывалые, невозможные растут цветы — похожи на одуванчик, но размерами с кулак, а то и детскую головку.

По паспорту он моложе на полтора года. А на самом деле… На самом деле еще моложе. Купается в ледяном озере. Легко сажает ее на плечо. Она держится, обхватив его голову. Седую уже голову.

Но теперь он осторожен. Он не будет — обещал — стареть быстрее обычного. Есть же в его группе люди, которые с радостью жертвуют минутами и часами, — молодые доноры времени, отдающие, как доноры крови, то, что у них пока в избытке. И не зря отдают — опыты ставят, научные работы пишут.

Аля и Михаил сидят ранним утром на сером бугристом камне, спрятавшемся от научного городка за боком огромной скалы. Он читает Киплинга:

Я думал, будет время,Мне не изменит пыл,И, выжидая юность,Весну я отложилИ вот, сперва в тревоге,Потом в тоске узнал,Что я, Диего Вальдес, —Великий адмирал!

— Вот как давно это делали! — смеется Аля. — Эх ты, тоже все торгуешься со временем.

— А что? Можно и поторговаться. Только в кредит оно не отпускает. Юность, говорят поэты, рвущийся товар. Все равно ведь она проходит, так лишь бы не напрасно. Я-то старел не зря, как Фауст навыворот.

Из-за угла скалы появляется человек.

— Тревога, Михаил Григорьевич! — говорит он. — Объявлен общий сбор.

По дороге к домикам сбивчиво объясняет. Чуть ниже, на полкилометра ниже и до полусотни километров в сторону, поселку угрожает сель. Время такое, весна, да еще поздняя весна, снег в горах тает, крошечные речушки — курица вброд перейдет — в эту пору превращаются в чудовищные потоки из камней и грязи. Знаете, что было с Алма-Атой пятьдесят лет назад? Аля не знает, и уже Михаил объясняет ей: полгорода обратилось тогда в озеро из грязи.

— У нас просят вертолеты — вывезти людей из поселка. Ваше слово, Михаил Григорьевич.

— Просят? Имеют право требовать! Заправляйте.

— Уже заправлены.

Огромные винты дрожат, трепещут, постепенно раскручиваясь над кургузыми кабинами.

Изо всего, что только создано современной техникой, вертолеты меньше всего походят на машины — во всяком случае, пока не взлетят. Нет в их очертаниях той строгости, что у самолетов, автомобилей, тракторов. Скорее, это добродушные домашние животные, некрасивые, зато живые.

Три вертолета уже поднялись. Четвертый Михаил Григорьевич просит на минуту задержаться. Исчезает в своем домике, появляется оттуда с саквояжем.

— Полечу поглядеть.

Аля смотрит на него. Он на нее не смотрит, и она тоже успевает влезть в кабину.

4

Михаил Григорьевич сидит на туристском походном стульчике. Две изогнутые металлические трубки и кусок полотна… На коленях — общая тетрадь. Справа стоит приоткрытый саквояж. Слева — мешок с консервами, канистра с водой. Он хвалит себя, что сразу догадался сказать про воду. Доставляют регулярно Речка, конечно, пересохла.

Впервые в жизни у него достаточно времени — на все, что может сейчас делать. И не с кем торговаться из-за времени. Он отгорожен от мира самой прочной на свете стеной, от такого медлительного большого мира. Временной коэффициент сейчас один к двум тысячам. Ничто живое не выдержит, если в части организма время пойдет в две тысячи раз быстрее. Птиц жалко. И насекомых. Заденут хоть крылышком границу — и все. Но делать нечего. Вон вал селя — в сотне метров сзади. Михаил не оглядывается, он и так знает, что никуда этот вал не денется, с места не сдвинется, пока включено N-поле. Жалко, что пришлось охватывать такой огромный объем пространства. Зато ясно теперь, что прибор может и это. До сих пор на такое не замахивались, не рисковали — жалели время. Время его и других доноров. А теперь деваться было некуда.

Надо продумать вот такой вариант что если в N-поле поместить человека в состоянии анабиоза? Будет ли в этом случае работать рычаг времени? Вряд ли. Но попробовать следует. Запишу в программу экспериментов.

Деревья — черт их знает какие, вот дурак, никак не мог ботаникой поинтересоваться, все, понимаешь, времени не находил — уже второй раз теряют листья. Программа природы. Для них сюда уже второй раз приходит жестокая горная зима, хоть на самом деле солнце по-прежнему палит вовсю.

Михаил уходит в палатку. Семнадцать часов бодрствования — семь часов сна. Не меньше семи. Он давно обещал это Але. Еще в Москве. Сколько лет прошло с тех пор? Для Али — три недели.

Воду, еду, лекарства, письменные принадлежности ему забрасывают.

Есть удобное место. Аля стоит как раз там. И смотрит. А что она может увидеть? Он же движется в две тысячи с лишним раз быстрее, чем она и все они там, в этом фантастически медлительном мире к северу от зоны N-поля, в котором живет Михаил. Зато мир к югу от этой зоны еще медлительнее. В один час Михаила укладывается меньше двух секунд людей, которые сейчас хлопочут в поселке, сооружая заградительные заслоны на пути селя. Зато там, где нависает над пересохшей речушкой его чудовищно безобразный вал — песок, глина, обломки скал, серо-желтое вспененное месиво, — двум годам. Михаила соответствуют только полсекунды. Вал движется не для него и не для них. Полтора года одиночества. Гора исписанных общих тетрадей. Хорошо, что о чистой бумаге он подумал заранее. Вот книг надо было попросить. Они не догадались. Не успели догадаться. Ведь у них прошло лишь шесть часов.

Хорошо, что он придумал когда-то, как сделать, чтобы можно было отходить от аппаратуры, — оставаясь в пределах зоны, конечно.