Легкая рука - Роман Подольный

Я торопливо ощупал изящную ручку от запястья до ноготков пальцев. Оторвал (усилие понадобилось незначительное) от ладони вилку, ощупал и ее, положил на стол, снова взялся за кисть руки, принялся ее разглядывать, зачем-то подул. Нет, никаких следов ниток, клея чего угодно, что свидетельствовало бы о фокусе. Придерживая ручку одной рукой, другой прижал к женской ладони снизу вилку отпустил — вилка не падала.

— А если — не вилку?

— Она весит граммов двести, и это предел, с большими грузами не получается. Меньше — пожалуйста.

В ход пошли авторучки, металлические и пластмассовые, карандаши и ластики, шахматные фигурки из редакционного комплекта. И все, все, что мы пробовали, удерживалось этой маленькой ладошкой.

— Вот я и хотела, чтобы вы мне объяснили…

Дорого ей, видно, дался визит к нам. Да и мне он обошелся дорого. Потому что принимал я участие как наблюдатель в десятках опытов с демонстрацией телепатии, телекинеза и прочей чертовщины, и, если даже опыт удавался, всегда (может быть, мне не везло?) оставались в нем слабые места, сохранялась, то есть не исключалась абсолютно, возможность фокуса или гипнотического воздействия, бывала, словом, хоть тоненькая щелка, в которую мог просунуть свой сморщенный носик скептицизм.

А тут? Конечно, младшая научная сотрудница могла меня загипнотизировать, но уж очень на это было непохоже. А кроме того, вокруг нас успела собраться вся редакция, и, значит, это был если гипноз, то коллективный.

Я снял телефонную трубку и позвонил знакомому биофизику, разоблачившему на своем долгом веку десятки девочек-сенсаций, мальчиков-чудотворцев и мужчин во цвете лет, великолепно владевших техникой пускания пыли в глаза.

Но он, как оказалось, уехал в отпуск.

А мое мировоззрение, в котором не было места для чудес, разваливалось на глазах. И настала минута позора — профессионального, журналистского. Потому что я оказался в силах всего лишь договориться с посетительницей, когда ей появиться снова — через две недели, как раз вернется биофизик, — но при этом не записал ни ее координат, ни хотя бы фамилии. Волосы потом на себе рвал, и не только в фигуральном смысле, каялся перед товарищами и очень сердившимся на меня знаменитым биофизиком, — но что было делать: ведь она не пришла и не позвонила, так и оставшись тенью на моей профессиональной репутации, — во всяком случае, в собственных глазах.

Эти воспоминания не мешали мне слушать треп двух инженеров, которые тоже ведь отказывались, как и я, принять всерьез нечто, притом не только увиденное своими глазами, но даже испытанное на собственной шкуре. А ведь то, что они говорили, в какую-то систему, на взгляд профана, выстраивалось.

Увы, в редакции только посмеялись над моим рассказом. Похлопали по плечу, посоветовали взять отпуск поскорее, а когда я заикнулся о новой командировке в тот же город, отказали, и вполне категорически. Ну а я сам…

Легко было мне говорить бедняге Алексею, что отсутствие объяснения для факта не означает отсутствия самого факта. Самого себя убедить в этом оказалось куда сложнее. А теория вероятности, как доказывал мне приятель-математик, ничего не запрещает. Возможны любые сочетания случайностей!

Некоторое время я еще боролся. Набрал в библиотеке гору популярной литературы по физике и электронно-вычислительной технике. Нашел массу фактов, которые никто не оспаривает, но объяснений у любого из них столько, что ни одно из них явно нельзя считать убедительным. Взять хоть необратимость времени! Теоретически, оказывается, ничто не мешает событиям идти не только от прошлого к будущему, но и от будущего к прошлому. Да вот не идут, хоть им кол на голове теши.

Знаете, был когда-то проделан такой эксперимент. Группе человек в двадцать показывают две линии на обыкновенной грифельной доске; одна подлиннее, одна покороче. И спрашивают, которая больше. Девятнадцать, бодро вскакивая с места, заявляют, что вторая. Потому заявляют, что с ними о таком ответе сговорились заранее. А двадцатый, не предупрежденный, только глазами хлопает да удивляется. Но вот и до него доходит черед — и почти всегда этот двадцатый, потупив глаза, солидаризуется со всеми остальными. А ведь ему ничего не грозит, ежели он скажет то, что думает. Но боятся люди оказаться не такими, как все, странными, непохожими. Даже те, кому вообще-то очень хочется быть оригинальными. Этот грустный эксперимент — маленькая модель истории науки. Да и не только ее истории. Вот уж дополнительное основание повосхищаться Коперником и Галилеем, преодолевшими страх быть “иными”. Но я ведь не Галилей. И похож на него разве тем, что тоже отрекся. Хотя ничего более серьезного, чем снисходительные улыбки коллег, мне не угрожало.

Сами понимаете, никому не хочется вспоминать свои жизненные поражения — особенно, наверно, журналисту. В набор наших профессиональных качеств входит самоуверенность, а ее-то память о неудачах не укрепляет. И когда меня позвали к телефону и невидимый собеседник назвался Матюшиным, я не сразу сообразил, что это Алексей из городка с АЭС и шахматным павильоном.

Боже мой! Ведь шесть лет прошло. Я неумело выражал удовольствие по поводу его появления в Москве, извинялся, что так и не смог приехать в командировку, сразу, мол, не дали, а потом закрутился. Ну и, конечно, позвал его к себе домой.

— Все хорошо, — рассказывал Алексей. — На АЭС я, правда, давно не работаю, и переехать пришлось, но в конце концов дела наладились.

— А почему же вы ушли да уехали? Надоело выигрывать?

— Какие ж выигрыши, коли с тобой не играют. И желания мои Юрочку мало интересовали. А вот его желанию занять мое место противостоять оказалось невозможно. Да и везение мое за время отпуска изрядно повыветрилось. А он, понимаете, карьеру начал делать. В два месяца, что меня не было, продвинулся аж в заместители начальника — с сохранением за собой обеспечения безопасности станции.

— Вы же уезжали на месяц, если не ошибаюсь?

— Но я ведь два года до этого в отпуске не был. Дослали на курорт деньги и новые путевки. Опять же без Юрочки не обошлось. Вот так! А когда вернулся, узнал, что мою должность сокращают. Точнее, переименовали ее так, чтобы можно было сократить. Юрочка выразил готовность часть моих обязанностей взять на себя, часть — но уже не по безопасности — передал начальникам смен. Мне предложили место в другом городе. С квартирой! Я отказался сначала, а потом понял деваться некуда. Иначе хуже будет.

— А он? Объяснился хоть?

— Где там! От встреч увиливал, а когда не удавалось, в глаза не смотрел. Ко мне в прошлом году приезжал, кстати, бывший сослуживец, он и сейчас под Юрием работает, рассказывал, на АЭС введено строжайшее правило — все контрольные измерения, проверки, и прочее в том же роде проводятся только в присутствии начальника станции. Сами понимаете, чьем. В остальное же время все, что только можно, опечатано и под строжайшей охраной, а дежурные меняются каждые четыре часа.