Юность в кандалах - Дмитрий Великорусов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так что Будем Держаться ВМЕСТЕ!!!
Мой дорогой и любимый Димка!
Твоя Викуля-Ля!»
И вторая:
«Зайчик мой, ты только не забывай обо мне! Пиши мне почаще! Я очень буду ждать!
Нас связала с тобой судьба! Это не просто так! Так что выходи побыстрее, веди себя, по возможности, хорошо[251]! Я очень буду переживать как ты там без меня!
Я безумно буду ждать своё 20-летие, т. к. главным подарком в этот день — будет твоё освобождение!
Буду очень-очень ждать!
Целую
Твоя Вика»
Мне удалось провезти эти малявы через лагерь и сохранить их. Это были самые богатые позитивными эмоциями два дня за всё время заключения.
Но к ночи, наше «свидание» закончилось. Мы приехали в Можайск. Настало время разлуки.
Коммерсант
В этот раз конвой в Можайске не жестил и выгрузка прошла нормально. Возможно, из-за того, что с нами ехали женщины: из мужчин высадили только меня и моих попутчиков с отсека. Женщин выгружали отдельно и сразу увели к другому автозеку, поэтому поглядеть на них особо не вышло. Нас же повезли на уже знакомый мне десятый централ.
В СИЗО развели по разным сборкам, и я оказался один. Чуть позже завели мужчину в очках и с бородой-эспаньолкой: он ездил на суд. Сидел уже не первый раз, на зоне работал в мастерской и делал ножи. На лагерях прикладное искусство очень ценится, и талантливых ремесленников берегут как зеницу ока. При некоторых колониях есть даже музеи с изготовленными зеками нардами, ножами, чётками и прочим ширпотребом.
Он заинтересовался руной у меня на шее, сказав, что изучал их. Это меня удивило, так как большинство зеков в возрасте понятия не имели что это такое, и руну Одал путали даже с карточной мастью бубны, которая в тюрьме имеет не очень хорошее значение. Бубновыми называли либо мусоров, либо сук. Вот и приходилось некоторым неучам объяснять значение рун, но на деле вопросы задавали единицы.
Наш диспут о скандинавской рунописи прервал вертухай, забрав меня в хату.
Камера, в которую меня завели, была небольшой: в ней было три двухярусных шконаря и дубок по центру. Сидело в хате четыре человека: три неприметных русских мужичка и толстый пузатый азербайджанец, который оказался смотрящим за хатой. Звали его Али[252].
Али сидел первый раз и по воле был коммерсантом, далёким от преступного мира. Владел несколькими торговыми точками. В тюрьму попал за мошенничество и небольшие аферы. Как он оказался смотрящим, мне понять было не дано. Понятия он толком не знал, большую часть времени либо жрал, либо проводил на шконке, общаясь по дорогому мобильному телефону. А другие мужички были не о чём и за хатой смотреть явно бы не смогли.
Еды в хате было навалом: Али был при бабле. Так же в хате было три мобильных телефона, два из которых — только появившиеся тогда, дорогие смартфоны. Третий — кнопочный дешёвый телефон без камеры — был на общем пользовании. Смартфонами пользовался только Али.
Мне это сразу не понравилось, и я решил один смартфон отжать. Вывел Али на базар при всей хате и начал ему раскидывать за непорядочную единоличную движуху.
— Где арестантская солидарность? — говорю я. — Ты сидишь при бабле, на дубок уделил какой-то допотопный телефон, который еле звонит, а сам держишь басявую трубку на бауле. Базара ноль, если бы у тебя была одна личная басявая труба, помимо общей трубки, то конечно пользуйся на здоровье. Но две тебе зачем?
— Но я же даю их, если меня кто просит, — пытался оправдаться он.
— Я в хате уже день, и не видел, чтобы кто-то у тебя их просил.
— Ну так они и не просят! — ясно было, что Али, до моего приезда, вёл себя в хате как какой-то пан, и эти мужички его боялись. С моим заездом в камеру положение поменялось.
— Короче, давай мне одну трубу, буду ей пользоваться пока сижу в этой хате. На этап поеду — отдам. Симку буду оплачивать сам. А то придётся поднимать за тебя вопрос, неподобающе смотрящему так себя вести! — поставил я его перед фактом.
Было видно, что Али занервничал, но ответ нужно было дать.
— Да бери, конечно, братан! — он протянул мне смартфон.
Хотелось ответить ему цитатой из фильма «Брат», но зачем развивать конфликт? По Али было заметно, что он доволен тем, что ситуация решилась и рамсить не хочет. Большой, а трусливый. Умным я бы его не назвал.
Такой телефон я держал в руках первый раз. На нём была крутая по тем временам камера, я сразу попросил кого-то из мужиков меня сфоткать. Расселся на пальме напротив решётки, руки упёр в колени, в зубах сигарета. Ну и конечно классика — голый торс в партаках. Ну а что вы хотели? Зеку дали хороший фотик, надо же повы*бываться.
Начал звонить родителям, подруге, которой звонил еще с Капотни. Скинул ей эти фото ММС-кой. Жаль, когда освободился, они у неё не остались, посмотрел бы на них сейчас.
А касательно смелости Али, выделю одну ситуацию, в которой он по поведению мне напомнил Сахо Гардабанского. Как-то сидим за дубком, общаемся, а по телевизору показывают криминальные новости о задержании очередной «банды» скинхедов.
— Ууу, сраные скинхеды! — начал возмущаться Али. — Попался бы мне такой в хату, я бы его своими руками пополам переломал.
— Али! — позвал его я.
— Ух, я бы его под шконку забил бы, шнырём бы у меня жил, ух, сволочи! — не унимался он.
— Али! — я позвал его уже громче.
— Ух, носки бы он мне стирал, полы бы тут драил, показал бы я скинхедам этим… Да что?! — осёкся он.
— Я так-то скинхед, — невинно ухмылялся я.
Али позеленел в лице и потерял дар речи.
— Ну… Ну ты-то нормальный! — наконец, спустя продолжительную паузу, выдавил он.
Вся хата покатилась со смеху. После этого бахвальства Али потерял в хате какой-либо авторитет. Мне предлагали стать смотрящим, но я отказался.
— Я транзитом же еду, могут забрать в любой день. Да и не серчайте вы на Али, научится он, — сказал я примирительно. Какой-либо неприязни к нему я не держал, на самом деле азербайджанец был безобидным, прислушивался ко мне и старался выполнять мои просьбы. Я напутствовал его в управлении хаты, и он стал относиться более доброжелательно к своим сокамерникам.
Были уже двадцатые
