Юность в кандалах - Дмитрий Великорусов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поговорив по телефону, я пошёл за дубок, где меня откармливали всей хатой. Чего только не было: разные виды колбас, сыр, курица-гриль, затянутая через мусоров. Транзитная хата явно не бедствовала, давно я так не питался.
— Это ещё мелочи, — говорил смотрящий, заметив, как я изголодался. — На Новый Год закажем водки, коньяка, отметим, как следует.
Я очень на это надеялся. Смотрящий так же поинтересовался, как я собираюсь двигаться на зоне, зная, что еду на красный лагерь.
— По головам ходить не собираюсь. Скорее всего буду работать, — отвечал я.
— Смотри, — объяснял он мне. — Главное гадские поступки не делай. Даже если станешь красным, помни прогоны от воров. Ими сказано — будучи на должности, делайте людское, не делайте бл*дского и спроса с красных не будет. А кто на таких лагерях был на должности, но гадского и бл*дского не имеет, работягами по жизни считаются.
В актив я вступать не собирался, но о чём идёт речь понимал.
На следующий день родители сделали передачку. Прислали всё, как я и просил: побольше необходимых вещей для этапа. Тёплые носки, однотонные черные футболки — такие можно носить в зоне — чай, сигареты.
В хате я начал учиться играть в длинные нарды. В нарды на взросляке играли почти в каждой хате, где я был, даже на Саратовском ПФРСИ. На малолетке предпочтение отдавали картам, но на взросле нарды пользовались не меньшей популярностью, только на интерес играли гораздо реже. Играть в них я не умел, но почему бы не научиться? Раньше не хотел, потому что игра мне казалась неинтересной, но понаблюдав за игрой у транзитников, я предложил научить и меня.
Первые партии я дико лажал, не понимая особо суть игры. Но зато у меня хорошо получалось выкидывать «куши» — одинаковое значение на «зариках», так в тюрьме называли кубики. Со временем я вникся, понял, как отыгрывать партию лучше и одержал свою первую победу среди ряда поражений.
Я очень ждал Нового Года, потому что на этапе его встречать не хотелось, но моим ожиданиям не суждено было сбыться: через пару дней меня снова заказали на этап.
Тюремный роман
Сценарий повторяется по новой: опять сборка, очередной шмон, погрузка на автозек. С Капотни ехал я один, но, несмотря на это, снова посадили в стакан. Остановились на Матроске, где оба отсека ЗИЛа вплотную утрамбовали арестантами. Было ясно, что едем сразу в Столыпин, на пятёрку заезжать не будем.
— АУЕ! — крикнули мне. — Порядочный?
— Порядочный!
— А что в стакане?
— Спецэтап! — надоело отвечать мне на этот вопрос.
— Куда едешь-то?
— В Саратов!
— Ууу… — раздался удручённый дружный гул с отсеков. — Держись, братка!
— А вы что, куда? — спросил и я. — Знаете?
— Да кто куда! Знаем, да. Этап идёт в Смоленск.
«Ну да, везёт вам,» — думал я. Может мне управу поменяют и тоже в Смоленск? Но нет, надеяться на это не было смысла.
Остановились у вокзала. Открылась дверь, и сквозь глазок в двери стакана, я увидел вдалеке Столыпин и уже знакомый живой коридор из масок-шоу с дубинками наготове. Ну вот, опять.
Сначала выгружали отсеки. Но в этот раз маски работали довольно лениво, изредка шлёпая кого-то дубинкой по заднице. Меня выгрузили последним. Я побежал к автозеку, не получив ни одного удара. Неплохо, ещё в Можайске так же принимали бы. Что едем в Можайск, сомнений не было, медкнижка-то моя там.
— А ну стой, — на входе остановил меня начальник конвоя, сверив фамилию. — Его после шмона в отдельный отсек, по спецу едет, — сказал он одному из подчинённых.
Меня повели по коридору. Первый отсек был забит девушками и женщинами — зечки с шестого централа едут на бабью зону.
— Ух какой молоденький! Красавчик! — раздались женские комплименты сквозь решётку.
Меня завели в отсек к остальным зекам.
Обычно этап забивали битком в пару отсеков, затем выводили, шмонали по одному и уже раскидывали по всем пустым отсекам.
После шмона меня завели во второй от начала вагона отсек, в соседний с зечками. «Вот это повезло!» — обрадовался я. По общению с женским полом я очень истосковался за почти что два года отсидки. Ожидалось, что в отсеке буду ехать я один, но нет, ко мне завели ещё двоих.
— А вас то зачем сюда? — спросил я.
— А мы на Можайск едем. А остальные дальше в Смоленск.
Один зек был долговязый, другой коренастый, с чёрными волосами и густой черной бородой с усами, но славянин.
— На зоне-то побриться придётся, — заметил я. — Что перед этапом не побрился?
— Да знаешь, сколько отращивал? — сказал Бородач. — Где-нибудь на пересылке сбрею.
Мы быстро обменялись первостепенной информацией друг о друге. Кем живем, сколько сидим, ровно ли по жизни. После этого начали общаться с женщинами через стенку.
— Как дела, дамочки? — начали зеки общение.
— Дела у прокурора, а у нас делишки! — кокетливо ответила самая говорливая, по голосу лет тридцати.
— О, какая, — сказал я. — Наблатыканная. Вороваек слушаешь?
— Ещё бы! Хоп мусорок! Не шей мне срок! — запела она песню[247] мелодичным голосом.
Выяснилось, что многие из дам сидели уже не первый раз, и ехали в Можайскую женскую колонию. Зеки с других отсеков искренне завидовали нам. Их выкрики зечки оставляли без внимания, сконцентрировавшись на общении с нами, а конвоиры ругались на них и требовали соблюдать хоть какую-то тишину.
— Представляете, у нас тут молоденькая совсем есть, всего восемнадцать лет, — во время разговора обмолвились зечки.
— О! А у нас Малому тоже восемнадцать, а уже два года сидит, — сказал Бородач.
— Пусть она на третий ярус подтянется, пообщаемся! — крикнул я женщинам, и сам забрался повыше.
Забравшись наверх, я придвинулся лицом поближе к решётке, чтобы девушка лучше меня слышала, а другие особо не подслушивали. С ней на полке была только одна зечка. Выяснилось, что звали молоденькую Викой, и мы были одногодки. Сидела она по «народной»[248] двести двадцать восьмой статье за «спиды»[249] — любила тусоваться на дискотеках. Сроку дали год, до приговора была под подпиской о невыезде. По такой статье это очень маленький срок, светило ей изначально не меньше пяти лет, но помогли родители. И вот так, без тюремного опыта, пробыв на централе всего месяц, Вика отправлялась в колонию. На зону ехать она очень боялась, наслушалась
