Мои печальные победы - Станислав Куняев

Добролюбов после таких рыданий, наверное, в гробу перевернулся. И даже мне. Володя, жалко стало злопыхателя: оказывается, в «Нашем современнике» он начал только при Ст. Куняеве печататься. Но что делать! Литература — дело суровое. Когда бесталанный неудачник тщетно околачивал пороги стольких редакций — в эти же годы выходили блистательные статьи и книги Кожинова, Палиевского, Лобанова, Селезнева, Олега Михайлова, проза Распутина, Белова, «Драчуны» Алексеева… Нелегко было им публиковаться, но истинный талант в те времена не заметить и замолчать уже было невозможно.

Значит, не своим делом занимался наги друг, если самые разные журналы брезговали его услугами. Конечно, от этого озлобиться на весь мир можно!

А то, что Ганичев не издал его в роман-газете («Обещал, но прошло уже двенадцать лет…»), так это вполне естественно, потому что сколько можно переиздавать одно и то же! Вот выписка об изданиях книг Бушина из библиографического справочника «Писатели Москвы»:

«Ничего, кроме всей жизни»: страницы жизни Карла Маркса и Фридриха Энгельса, рассказы. М. 1971 г.», «Его назовут генералом», — страницы жизни Фридриха Энгельса, повесть, М. 1978 г., «Эоловы арфы», роман в новеллах, М. 1982 г.» От себя добавлю — «Арфы» — тоже об Энгельсе. Вот и все. Кстати, когда Бушин в 1982 году в очередной раз переиздал «Энгельса», он потребовал от директора издательства «Современник», Г. Гусева, чтобы тот заплатил ему не 40 или 60 процентов гонорара, как полагалось по закону за переиздание, а все 100, как за новое произведение. Решил, что, коль об основоположнике, то директор издательства дрогнет. А тот уперся. Тогда шантажист стал сочинять гневные жалобы в ЦК КПСС — как так, роман о классике марксизма, нужный народу, и вдруг всего лишь 40 процентов! Цековские чиновники советовали Гусеву подумать, но он был тверд. Словом, позорная была история, лжекоммунистическая… Вот каков у тебя, Володя, тезка. Славы ищет до сих пор. Надеется, что Ганичев все-таки переиздаст «Энгельса» пятым изданием.

Раньше, защищая свою честь, я частенько прибегал к пощечинам. Быстро и хорошо. И никаких ответов печатать не надо. Но как вспомню, что у бедолаги за душой только три или четыре издания «Энгельса», что талантом Бог обидел! Вспомню свою строку «давайте спокойной душою прощать талантливость и бесталанность», есенинское: «И зверье, как братьев наших меньших, никогда не бил по голове»— и руки опускаются.

После того как осенью 2001 года в редакции журнала мы с Бушиным окончательно разругались, он вышел на Цветной бульвар «и — как пишет сам, — нетвердой от возбуждения походкой направился в метро». Но тут его, заподозрив, что человек пьян, задержал милиционер и попросил предъявить документы. Бушин полез в карман и — дальше предоставляю слово самому задержанному: «… предъявил «Удостоверение гения», которое купил у одного предприимчивого шутника на Арбате. А там все чин-чинарем: печать какая-то была, а старую фотографию сам наклеил и «расписался за Ганичева… «Что ж, сказал милиционер, — гения штрафовать неудобно… Можете быть свободны…» («Патриот» № 34/2001 год).

В послевоенные времена таких «гениев с удостоверениями» частенько можно было встретить на калужском базаре. Только называли их тогда проще: «псих со справкой». Когда разговор заходил о них, нормальные граждане крутили пальцами у виска, а стражи порядка, памятуя об их особенности, относились к ним снисходительно, как отнесся к Бушину сотрудник милиции возле Цветного бульвара. Вот каков наш гений — врет и не краснеет, чужие подписи подделывает, про Федю Сухова пишет, что тот «не отличался стабильностью психики»… А ты, Володя, говоришь «Солженицын». Наш много круче!»

Вот еще одно мое письмо В. Бушину после цикла его статей, опубликованных в еженедельнике «Патриот» в 2000–2001 годах, посвященных книге моих воспоминаний «Поэзия. Судьба. Россия».

Бушин, друг сердечный!

Прочитал очередное продолжение твоего сочинения и понял: не сердиться мне надо, а радоваться. Наконец-то у меня появился личный дотошный биограф, который живет и дышит каждым моим словом, каждым фактом моей писательской судьбы. Спасибо тебе за это и еще за то, что после каждого очередного номера «Патриота» поток желающих приобрести мой двухтомник заметно увеличивается. Уже продано с весны более трех тысяч комплектов. Думаю, что потребуется второй тираж.

Дабы мысль твоя не ослабевала, а перо двигалось дальше, посылаю тебе несколько свежих читательских откликов на мою книгу, думаю, что их тоже следует подвергнуть твоему тщательному исследованию, не исключаю, что со временем ты напишешь и издашь целую книгу, посвященную моему творчеству и я готов всячески содействовать тебе в этом.

Только вот ты зря издеваешься над «блаженным» Федором Суховым. Понимаешь ли, Володя. Федор прошел всю войну командиром батареи противотанковых орудий, то есть смертником и, наверное, много немцев отправил на тот свет. Так что он имел право после войны написать любые стихи об этом, в том числе и о том, что «убивал обманутого брата». Ну, ты понимаешь в каком смысле, в том, что мы все «от Адама и Евы». А Симонов с Эренбургом вместо того, чтобы встать в один ряд с такими, как Федор, и защитить свою Родину, как солдаты, лишь покрикивали да приказывали из безопасных штабных укрытий да из редакций военных газет: «Убей его! Убей его». А Сухов и без их науськиваний знал, что их надо убивать, что и делал. Я понимаю, почему он назвал их в сердцах «преступниками»: вот за эту подлую манеру взывать к убийству и возмездию, но так, чтобы самим не рисковать своей жизнью. А еще назвал и потому, что даже диктатор Сталин осадил в конце войны Эренбурга, распоясавшегося в своих статьях и призывавшего в приступе ветхозаветной ярости убивать «мерзких немецких самок» на германской земле… так что все сложнее было, Володя, нежели ты думаешь.

Ст. Куняев

5.12.2001 г.

То, что глумливая ярость Бушина в его сочинениях, посвященных мне, — это примитивная зависть, я окончательно понял из его письма, полученного по почте в начале 2002 года. Письмо — громадное — на десяти страницах, поэтому процитирую лишь самые красноречивые отрывки, подтверждающие мою мысль. Чтобы успокоить и привести в чувство распалившегося до предела завистника, я послал ему несколько читательских писем и газет, в которых авторы положительно оценивали мои воспоминания.

Посылая, думал: он же понимает, что сейчас никаких откликов на книгу, что иногда делалось в советское время, организовать (особенно в далекой провинции) невозможно, что все эти письма и статьи из местных газет — это стихийные, искренние читательские чувства. Почитает эти отклики Володя, и глядишь, вдруг поймет, что если в наше нечитающее время люди находят силы и время написать письма, а местные журналисты печатать свои рецензии в областных газетах, то, наверное, книга «Поэзия. Судьба. Россия» стоит того. Наверное, это не случайно, глядишь — остынет и осознает свою неправоту.

Но не на того напал. И вскоре получил от жестоковыйного и «упертого до предела» — ультимативный ответ: Наплевать ему было на читателей:

«Всего ты прислал мне в связи с моей статьей в «Патриоте» около дюжины конвертов, в которых оказалось 12 восторженных читательских писем объемом 4–5 страниц. 4 газеты с великими похвалами тебе порой на две полосы… Выходит, что на каждый фрагмент моей статьи — почти три твоих инъекции. Лихо! Но что это — избыток творческой энергии или «крыша поехала»…

И дальше пошел поток проклятий мне, порожденный черной завистью:

«Тебе удалось написать огромную книгу безо всяких препятствий (а то, что я готовился к ее написанию всю жизнь — об этом бедный Зоил даже и не подумал. — Cm. К.), даже под восторженные клики напечатать ее в своем журнале, а потом издали двухтомником с ворохом больше, чем у Евтушенки своих портретов… Уже само по себе такая книга — редкая в наши дни удача и безмерное моральное удовлетворение. А тут же — и материальное! Да притом опять весьма существенное… Как сказал мне Ю. Бондарев, ты получил в собственные патриотические руки отменную премию в размере то ли 8, то ли 10 тысяч колониальных долларов. Отменный довесок к премии за «Есенина», который к тому же опять переиздан. А ведь и воспоминания уже переизданы, как сообщила «Лит. Россия». Мы с тобой литературные антиподы, и два противоположных не только политических, но и человеческих образа. Мы прожили жизнь в разных литературных мирах, на разных планетах. Вот почему эта схватка такая ожесточенная»[44].

Да, действительно мы прожили жизнь «в разных литературных мирах». Когда я учился в школе в провинциальной Калуге, я не был знаком ни с одним писателем, печатал первые стишки только в школьной стенгазете. А Бушин в это время был уже столичной штучкой. Учился в послевоенное время в Москве, сразу в двух институтах — юридическом и знаменитом Литературном имени Горького. Его друзьями, однокашниками по Литинституту и товарищами по фронтовому братству были многие писатели, в скором времени ставшие известными и даже знаменитыми — Ю. Бондарев, Е. Исаев, Н. Старшинов, М. Алексеев, С. Наровчатов, С. Викулов, М. Львов, Ю. Прокушев, А. Никонов, С. Баруздин и многие-многие другие. Все фронтовики, все русские, все патриоты и все при деле: кто возглавляет журнал, кто издательство, кто редакцию поэзии, кто отдел прозы, кто состоит в редсовете, кто — в руководстве Союза писателей РСФСР, или Союза писателей Москвы, или даже Союза писателей СССР, а кто и бери выше — в руководстве Российского Госкомитета по печати!