Мои печальные победы - Станислав Куняев

Слава богу, теперь от души у меня отлегло. Окончательную сатисфакцию я получил. Пусть несчастный лжец сам решает: клеветать ли ему дальше или остановиться. Повторить воспитательную процедуру я всегда смогу, если понадобится.

Но самое забавное заключалось в том, что именно на этом же заколдованном месте десять лет тому назад от меня получил пощечину еще один мой клеветник, но уже из стана демократов — Станислав Рассадин, о чем я писал в книге своих воспоминаний. Невнимательно читал Бушин мою книгу, иначе был бы поосторожнее и не докатился бы до такого позорного финала…

«И все же, все же, все же» — как писал Александр Твардовский…

Едва только вспомню отползающего от меня на четвереньках Володю Бушина, бывшего фронтовика, бывшего нашего автора и даже в известной степени моего единомышленника — муторно становится на душе. «Возмущенный разум» кипит: он же тебя оболгал, унизил, обесчестил своей клеветой! Чего ты переживаешь? Так и надо поступать с отвязанными и глумливыми борзописцами! Помнишь, как у Некрасова? «Взрослые люди — не дети. Трус кто сторицей не мстит. Помните: нету на свете неотразимых обид».

А все равно душа и сердце тоскуют и саднят от твоей очередной печальной победы…

1989–2006 гг.

«НО ИСТИНА — ДОРОЖЕ…»

Бедный Вадим! Целые четверть века — с середины 60-х до начала 90-х годов приходилось ему за свои русские убеждения, которые он чуть ли не контрабандой протаскивал на страницы «Нашего современника» или «Москвы» (а чаще высказывал их в предисловиях к поэтическим сборникам и антологиям, им составленным), терпеть высокомерные проработки и окрики от русскоязычных идеологов вроде членкора академика Петра Николаева, выпускника партийной академии Валентина Оскоцкого, ныне закономерно забытых теоретиков от марксизма Юрия Суровцева и некоего доктора общественных наук Калтахчана. Они трепали его в «Правде», «Коммунисте», «Лит. газете», «Лит. России».

А иногда и тяжелая артиллерия по нему лупила в лице новомировского комиссара Александра Дементьева и даже Александра Яковлева… Во какой у Вадима был список врагов — русофобов, а впоследствии ренегатов социализма! Гордиться можно… Но, увы! Сколько я слышал в те же годы разговоров из уст наших русских патриотических главных редакторов и секретарей о том, что, мол, опять Кожинов кого-то из них подставил, опять напечатал нечто, что они до конца не разглядели, опять наговорил лишнего, опять там наверху на Старой Площади им недовольны.

А когда он организовал дискуссию «Классика и мы», то все «сильные мира сего» из патриотического стана — Юрий Бондарев, Михаил Алексеев, Петр Проскурин, Анатолий Иванов, Сергей Михалков, Феликс Кузнецов, Анатолий Софронов, Юрий Прокушев взволновались, что наше восстание нарушит их спокойную жизнь, что не дай бог, власть заподозрит, будто бы и они каким-то боком к нему причастны… Об этом не писали, но говорили. В такие времена книги и статьи Кожинова, лежащие в издательствах и журналах, заворачивались, снимались из планов, отодвигались, откладывались в долгий ящик не какими-то евреями, а нашими, родными русскими соплеменниками. А бывало, что с языка иных литературных чиновников, желающих оправдать свое благополучное бездействие, по поводу Вадима слетало язвительное словечко «провокатор». И даже теперь после его смерти некоторые русские патриоты, которые были, как говорится, тише воды и ниже травы, ныне задним числом осуждают Вадима за какие-то мифические измены русскому делу, за антипатриотизм и чуть ли не за обслуживание еврейской литературной мафии. Горько все это читать и слышать, особенно из уст или из-под пера людей, у которых есть реальные заслуги перед русской патриотической жизнью. Но я пока жив — никому не дам извратить либо оболгать судьбу и взгляды моего покойного друга, из каких бы благих побуждений эта неправда ни исходила. Вот почему на яростную антикожиновскую статью В. Сорокина «Путь в одиночество», опубликованную в «Московском литераторе» в 2003 году, я не мог не ответить… Вот он, мой ответ…

Щедрое наследство оставил после себя Вадим Кожинов. Кроме книг о поэтах пушкинской и тютчевской плеяды, о поэзии Николая Рубцова, о великом Федоре Тютчеве, он в последнее десятилетие своей жизни переосмыслил и древнюю, и новейшую эпоху Отечества в трудах «История Руси и русского слова», «Черносотенцы и революция», «Победы и беды России», «Сталин, Хрущев и госбезопасность»… Эти книги он, как оружие, вложил перед своей смертью в руки русских патриотов. Вроде бы по большому счету жизнь удалась. И все-таки, раздумывая о его судьбе, нет-нет да и вспомнишь горькую евангельскую истину о том, что «нет пророка в своем отечестве».

Нет, я не об антикожиновских статьях покойной Татьяны Глушковой вспоминаю. Защищая своего друга, я успел сказать ей все еще при жизни обоих. Кроме нее, приходилось оберегать его имя от облыжных и несправедливых выпадов В. Бушина, Л. Котюкова, В. Сахарова, И. Глазунова. Вроде бы патриоты, а вот поди-ка… А совсем недавно и Валентин Сорокин наконец-то решился окончательно перечеркнуть литературную судьбу Вадима и опубликовал с благословения Владимира Гусева в «Московском литераторе» статью под названием «Путь в одиночество».

Тяжело мне было ее читать не только потому, что она пытается утвердить неправду, но и потому, что Валентин мой давний товарищ. Нас с ним породнила и общая боль о России, и общая борьба, и общая любовь к Сергею Есенину и Павлу Васильеву. Но, как говорится, Платон мне друг, но истина дороже. С твоей неправдой, Валентин, я примириться не могу и сделать вид при встрече, что как будто ничего не произошло, — тоже не сумею.

Перечитай внимательно сам, что ты пишешь:

«Не знает Кожинов нас, поэтов русских, кто живет далеко от Москвы. Не знает ни сибиряков, ни уральцев».

«Не вина, а беда Кожинова, что он не задержался в саду поэтов: Владимира Луговского, Александра Прокофьева, Бориса Корнилова, Дмитрия Кедрина, Павла Васильева, Бориса Ручьева, Василия Федорова, Николая Благова, Бориса Примерова и многих отважных русичей слова и дела, просверкавших перед ним…

Кожинов не осилил, не опроверг поэта Льва Котюкова, а Лев Котюков своим творчеством опроверг неопровержимого Кожинова».

Вот так высокопарно хлещет наотмашь уральский казак московского любомудра. И отчасти, ты, Валентин, прав. Знать-то Вадим знал и читал всех, кого ты вспоминаешь, но любил и ценил по своему выбору только тех, кто западал ему в душу. Да, к именам поэтов, тобой перечисленных, он относился равнодушно. У него были свои пристрастия, он не считал значительным явлением поэзию Татьяны Глушковой, не включил в свою антологию современной лирической поэзии ее и твои стихи, хоть я за них настойчиво ратовал. Ну что из того? Всех любить невозможно и смешно. Любовь избирательна. Вот он и выбирал Николая Рубцова, Анатолия Передреева, Глеба Горбовского, Анатолия Жигулина, Алексея Прасолова, Василия Казанцева, Юрия Кузнецова, Виктора Кочеткова, Николая Тряпкина… Что — мало? Или они, на твой взгляд, — не русские поэты? Осмыслить их значение — задача непростая, и низкий поклон Вадиму за это. Неправ ты и в том, что он якобы не знал и не любил «русских поэтов, живущих далеко от Москвы». Неужели ты забыл, что он всегда помогал словом и делом нижегородцу Федору Сухову, Виктору Лапшину из Галича, Борису Сиротину из Самары. Много раз в последнее десятилетие Вадим с завидным упорством разыскивал и публиковал в «Нашем современнике» со своим вступительным словом стихи вологжанина Михаила Сопина, омича Аркадия Кутилова, а то вдруг обнаружил в Казахстане замечательного русского поэта Евгения Курдакова. А Юрия Селезнева из Краснодара он перетащил в Москву и просто-напросто вырастил.

Зачем же обвинять его в каком-то столичном снобизме?

А сколько страниц его книг посвящено творчеству Александра Твардовского, Михаила Пришвина, Николая Заболоцкого, Михаила Шолохова, Василия Белова?! И все они — наши коренные русские таланты.

Очень тебе хочется убедить и себя, и читателя в том, что Кожинов был всего лишь скучным теоретиком и бесталанным литератором:

«Книгу Вадима Кожинова «Как пишут стихи», изданную недавно, читать невозможно… такая в ней лишаистая архивная скука».

«Но чего он-то лез в русскую поэзию? Ведь исторические и философские его работы не менее скучны, чем работы его о поэзии».

«Туго слыша громы и разливы песенного русского моря, категорически отвергая разинские буйства русского стиха, он постепенно внедрял во вкус учеников и соратников равнодушие»…

Ты до того уже договорился, Валентин, что якобы кожиновская практичность «сковала и вроде приостановила крылатость и высоту поэта» (это про Юрия Кузнецова), а «дарование Анатолия Передреева пострадало от одесских мироощущений и словопонимания Вадима Валериановича».