Очевидец Нюрнберга - Рихард Зонненфельдт

Празднование восьмисотлетней годовщины Гарделегена должно было начаться на следующее утро. Причиной нашего визита было желание моей жены и детей посмотреть на то место, где я вырос. Это мы уже сделали и хотели уехать. Встреча с кем-то из тех добрых людей, которые помогали моим родителям, была приятным дополнением, как и то, что мы стояли перед толпой гарделегенцев свободными американскими гражданами. Мы с удивлением увидели себя на первых полосах местных газет, купили несколько экземпляров и уехали.

Из Гарделегена мы поехали в Берлин, где остановились в отеле «Кемпински» через улицу от синагоги, куда время от времени мой дед ходил на службу. Также недалеко от отеля было то место, где жили мои дяди Ганс и Фриц; к нашему удивлению, их многоквартирный дом еще стоял. Кондитерская лавочка под эстакадой с электрической железной дорогой, где мой дед покупал для меня разноцветную обсыпку, тоже чудесным образом сохранилась после разрушения Берлина. Я пошел на Клопшток-штрассе, где стоял дом моего деда и бабушки, но его сменил новый.

Вернувшись домой, я получил много писем с гарделегенским штампом от людей, которые выражали сожаление и раскаяние, что не смогли сделать что-то большее для моих родителей, когда те оказались в беде. Гизела написала мне, что после встречи в церковном центре пожилые люди стали рассказывать о нацистских временах. «Ваш визит откупорил бутылку с воспоминаниями», – сказала она.

На обратном пути и позднее в США я не мог выкинуть из головы Гизелу Бунге. Она поступала так, как требовала от нее совесть. Я уговорил сына Майкла и брата Хэла вместе со мной собрать для нее средства на издание книги о еврейских семействах города, чтобы каждому будущему одиннадцатикласснику вручили по экземпляру для изучения и обсуждения.

После поездки в Гарделеген мой сын Майкл, спонсор университета Бен-Гуриона в Израиле, в честь Гизелы оплатил место в университетской аудитории, которая носит имя его дочери. Мне очень хотелось почтить Гизелу в нашей среде. Зная, что она отказалась принять высокие знаки отличия от немецкого правительства за свою работу, я попросил университет Бен-Гуриона повесить у себя табличку с именем Гизелы. Теперь она почитается в Израиле праведной немкой среди Зонненфельдтов и их родственников Голдманов. Этот знак уважения Гизела приняла с радостью.

Потом я вернулся в Гарделеген два года спустя, 9 ноября 1998 года. На этот раз я был почетным гостем на шестидесятой годовщине «Хрустальной ночи». Вместе со мной приехали моя дочь Энн и племянник Уолтер Зонненфельдт, чтобы посмотреть, где выросли их отцы.

Нас встретила Лотти Беренс, которую я видел в последний раз, когда мне было пятнадцать, а ей двенадцать, шестьдесят лет назад. Я с удивлением увидел женщину с прямой осанкой, молодую для своих лет, с поразительными голубыми глазами и улыбкой, которая сразу напомнила мне о ее матери и о самой Лотти, когда она была девочкой. В концлагере Лотти потеряла большие пальцы ног, но в ее специально подобранных туфлях это было незаметно. Мы обнялись и расплакались.

Лотти приехала из Австралии, а мы из Америки, чтобы участвовать в открытии выставки фотографий, посвященной истории семей Зонненфельдт и Беренс.

«Я рад быть здесь среди родных и друзей, – сказал я. – Я предлагаю всем вспомнить жертв нацизма и дать нерушимую клятву никогда не мириться с религиозными предрассудками, расовой дискриминацией и авторитаризмом. Для меня человеческое братство – более великая общность, чем любая религиозная, этническая, политическая или национальная группировка. Я прошу вас вступить в него вместе со мной».

Кто-то сказал «аминь». Лотти ничего не сказала. Ей не хотелось открывать сундук, в котором она хранила свои ужасные воспоминания. Ее присутствие было примером того примирительного духа, который не хочет увековечивать ненависть, но и не желает прощать то, что нельзя простить. Так мы стояли среди жителей Гарделегена, где были затравлены и погибли ее отец и мать и остальные взрослые евреи, кроме моих родителей.

В этот наш приезд Шульце из Йерхеля пригласили нас к себе на праздничный обед. Я вспомнил их соломенную крышу, цветочный садик впереди и примитивный хлев для быка, коровы и свиньи, все под одной крышей с людьми. Шестьдесят лет спустя все изменилось. У Фрица, сына, была машина, в недавно покрашенном коттедже были сверкающие окна с кружевными занавесками, красивая крыша с красной черепицей, а у свиньи, кроликов и кур было отдельное помещение. В доме была современная кухня и ванная, телевизор и центральное отопление. Все это, сказали они мне, появилось у них уже после того, как объединение Германии положило конец сорокапятилетнему коммунистическому режиму. С наступлением настоящей демократии жизнь в Восточной Германии улучшилась. Жена хозяина Элизабет приготовила чудесный пир из традиционных блюд Альтмарка, и мы сели есть и вспоминать. Это воссоединение с семьей, старшее поколение которой рисковало многим, чтобы помочь моим родителям, согревало мне душу.

Я стал чаще ездить в Германию. 9 ноября 1999 года, всего через год, я вместе с американской делегацией приехал в Берлин на празднование десятой годовщины падения Берлинской стены. Мемориальный обед состоялся на вилле на Шваненвердере, острове на Ванзе, популярном курорте под Берлином, куда летом 1938 года я подростком ездил со своей подружкой Фрици. Меня попросили выступить перед собравшимися гостями. В тот день я почувствовал, что новое поколение немцев, казалось, решительно настроено влиться в ряды остального свободного мира, разделяя его ценности, а не нападая на них.

Потом я вернулся в Гарделеген. В этот раз я отправился на встречу с одиннадцатиклассниками. Как же сильно отличался наш разговор от первого, трехлетней давности, с гарделегенскими старшеклассниками. Мы собрались после уроков, и зал со стоячими местами нашелся только в городской библиотеке. Эти школьники были похожи на американских старшеклассников. Синие джинсы, хвостики, пирсинг в ушах и носу, татуировки, девушки в лифчиках и без, юноши с ирокезами. Учителя в неофициальной одежде, немыслимой в мои дни. Когда Гизела Бунге представила меня, я спросил:

– Кто здесь говорит по-английски?

И все подняли руки. Вот это да! Тогда я спросил:

– А кто был за границей?

И все снова подняли руки! В списке оказались Париж, Лондон, Мадрид, Италия и даже Америка.

Одна девушка спросила:

– Что вы чувствовали, когда были американским солдатом и убивали немецких солдат, ваших соотечественников?

– Не забывай, – сказал я, – нацистская Германия выгнала меня, еврея. Я не совершил никаких преступлений, но у меня отняли гражданство, даже хотя мои предки были немцами в течение нескольких веков, так же как и твои. Не я, а нацисты решили, что я враг. Твоим дедушкам и бабушкам сказали, что такие, как я, евреи – недочеловеки, недостойные жизни. Будучи американским солдатом, я сражался за демократию и права человека для всех, в том числе и для тебя. Вот ради чего я рисковал жизнью, и я чувствовал, что поступаю правильно. А ты знаешь, за что сражались твои деды, за что их заставили сражаться? Ради чего они рисковали жизнью?