Щепа и судьба - Вячеслав Юрьевич Софронов

Не помню точно, когда и каким образом, но однажды назвал ее Фабулой, а из чувства глубокого уважения прибавил и отчество — Фабуловна. Слышалось мне в нем нечто игривое и одновременно весьма серьезное, во всяком случае, незнакомое и не очень понятное для посторонних ушей.

А почему бы и нет? Если строго придерживаться перевода, то оно означает всего лишь сюжетную основу некого литературного творения. А разве может сочинитель прожить без сюжета? Но это далеко не полное объяснение, отчего имя моей единственной и на всю жизнь незаменимой избранницы оказалось столь изысканным.

Смотрите сами, первый слог «фа» — не что иное, как один из музыкальных звуков диатонического звукоряда, и звучит он торжественно и даже чуть напыщенно. Это вам не какое-нибудь до-ре-ми или тем более соль. Нет, это «фа» в русском произношении, близкое к «ха», «фи» (Фибула?) или даже надменное «фэ», презрительное «фу». И что важно, начальное «фа» позволяет произносить его при известной доле фантазии с целым оттенком различных интонаций от влюблено- возвышенных до презрительно-уничижительных. Прекрасное начало имени замечательнейшей из всех известных мне женщин!

Теперь вслушайтесь, как звучит вторая часть ее чудного имени: «була»! Только ни в коем случае ни папская булла и ни здоровеньки булы! Может, кому послышится еще и баул, но даже не желаю комментировать подобную испорченность вкуса. Для таких моя возлюбленная не по зубам и тем более не по слуху. Вот пусть и живут со своей Бауловной сколько душе угодно. А «була» имеет звучание нежнейшее, призывное, означающее пышность ее жаркого, истомленного долгожданным ожиданием тела и глубину бессмертной души. А потому Фабулочка моя ни с чем и ни с кем не сравнима. На веки вечные имя ее останется моей тайной, нерасшифрованным кодом, звуком, уже только произносить который для меня доставляло неслыханное наслаждение.

Подозреваю, наверняка поинтересуетесь вы, а к чему ей еще и отчество, на ваш непросвещенный взгляд, довольно несуразное? Да как вам сказать, чтоб поняли сразу и больше не задавали столь нелепых вопросов… Для важности! И из моего глубокого к ней уважения! Достаточно? Вот пусть и будет посему. Я же не спрашиваю, почему некоторые дамы носят отчества: Аризоновна или Подколодовна. То их личная трагедия, так что уж разрешите называть свою любимую так, как мне лично нравится.

Да, еще несколько выпадов в сторону сомневающихся. Может, стоит вспомнить разных там Психей, Мнемозин, Эвридик, имена которых не вызывают во мне ни малейших эмоций и желаний. Но тысячи людей произносят их с придыханием, словно это действо приобщает их к божественным мирам. Не понимаю!!! Сто тысяч раз не понимаю и не хочу даже задуматься, что сокрыто в них. Моя Фабула Фабуловна — царица на фоне этих плебеек, и не стоит пытаться переубедить меня в обратном. Я останусь верен ей до конца, чего бы это не стоило.

…Вместе с тем пора представить читателю и иных персонажей мира, дверь в который я лишь приоткрыл ровно настолько, чтоб в образовавшуюся щелку видеть и чуть-чуть слышать, что в нем происходит. И как всякий новый мир он поначалу путает своей непредсказуемостью, таинственностью и мрачной закрытостью.

Несмотря на то что моя возлюбленная Фабулочка была там своим человеком и без ее участия не совершалось ни одно мало-мальское дело на поприще литературы, но меня лично никто не знал и руки при встрече не протягивал. Скорее наоборот, прятали ее за спину и делали суровое лицо, а то и вовсе не замечали, словно на блуждающее по полуночному замку привидение.

Вы думаете меня это очень смущало? Как бы не так. Я был готов к подобному, предвидя, пройдет срок и сам буду уворачиваться от набежавшего на меня зеленого новичка, морща нос и кривя губы. Эти законы не мной придуманы, и возраст их столь велик, что не стоит даже задумываться, кем и для какой цели они созданы,

По ходу дела могу дать несколько советов будущим новичкам и посоветовать им, шагнувшим в литературное закулисье, быть осторожными и соблюдать правила игры; иначе… Что станет с ними, если они не послушаются моих советов, они узнают очень скоро, возможно, даже гораздо быстрее, чем успеют об этом подумать.

Слушайте, слушайте возомнившие себя прозаиками, драматургами, поэтами, фантастами и кем бы вы себя ни считали, но как всякий начинающий пьяница вы не подозреваете, сколь быстро затягивает литературный хмель и во что превращает каждого изрядно хлебнувшего его зелья.

Вполне возможно, мной употреблено неправильное выражение — дать совет, — скорее это всего лишь легкая интерпретация личного опыта общения с сильными мира сего в кругах литературных. Кто я был тогда? Всего-то безымянный автор, произведший первую на своем веку рукопись. И без нее литература наша вполне прекрасно себя чувствовала. И это была не просто литература малоприметного на карте мира государства, а самая огромная-преогромная державица, внутри которой безбедно жили-поживали собственные литературные князья, графы и даже самодержцы. Государство в государстве. И правил им самодовольный Голиаф Голиафович, назовем его так, опираясь на ветхозаветные предания. В его руках зиждились все удила, вожжи и постромки, включая кнут с пряником для управления мощнейшей литературной колесницей.

В те партийно-литературные структуры стекались все до единого листочки пишущей братии, которые там разбирались, вычитывались и, соответственно, компостировались, словно литерные билеты при посадке, получая назначение в тот или иной класс. И отменить то решение было невозможно. «Граждане, занимайте места согласно купленным билетам!» — неслось по редакционно-издательским коридорам с замызганными креслами, где пассажиры обычно долго не задерживались, любезно препровождаемые к выходу из ответственно- серьезного учреждения.

А уж потом, в кабинетной тиши при лампах под зелеными абажурами рукописи те вычитывались специально на то натасканными доберманами-редакторами, и на полях ставились специальные закорючки, смысл которых знать дано было далеко не каждому. И лишь после того они шли наверх, обсуждались, и иногда даже судьба их выносилась на голосование литературно-редакторских мэтров.

Именно так при полном коллегиальном единодушии происходил процесс рождения одного из величайших мировых эпосов о прекрасном и чудном народе, имеющем не только единую национальность и общие жизненные устремления, но и все самое-самое наилучшее во всем белом свете, в том числе и литературу. И процесс этот никогда не замирал, не останавливался. Ежедневно, если не ежесекундно из глубины великой и необъятной страны поступали в многочисленные редакции и издательства очередные машинописные экземпляры рукописей, посвященные чудному и счастливейшему бытию отдельных личностей и всего многонационального и от того еще более счастливого народа. День ото дня тот эпос ширился, рос и крепчал. Всему народу