Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем) - Олег Верещагин

Негр внезапно остановился, сжавшись на снегу в комок — я был вынужден по инерции через него перепрыгнуть. Проскользил сколько-то и, ощутив сильный удар в левый бок, развернулся и достал встающего негра рубящим ударом в висок — череп расселся, заливаясь кровью.

Меня шатнуло, и я, сам не понимая, почему, сел в истоптанный снег. Дикая боль рванула бок — такая, какой я ни разу в своей жизни не ощущал. Для такой боли нет слов, нет красок… её не описать. И она, наверное, слишком сильна для четырнадцатилетнего мальчишки — потому что я и не крикнул, а только открыл рот. Боль забила его, как горячая кислая каша.

— Олег! — дёрнулся ко мне Сергей. Его противник побежал, я махнул палашом: уйдёт же! Сергей резко повернулся, из его руки вылетел метательный нож, и негр, взмахнув руками, рухнул и съехал по снегу в ручей. Нож торчал у него в затылке. — Олег, ты что?!

Сергей всё-таки опдбежал ко мне, встал на колено, вонзив в снег палаш.

В боли появился какой-то перерыв, и я ответил:

— Не знаю… — но голос сам собой оборвался мучительным кашлем — и я увидел, что откашливаю струйки тёмно-вишнёвой крови.

— Вадька, Север! — закричал Сергей и нагнулся, а потом мне стало ещё больнее, хотя это, казалось, было невозможно, и я упал в снег. — Олег ранен!

"Ранен?" — подумал я. Надо мной склонились три лица, а между ними среди низких серых облаков я увидел пронзительно-голубой овал чистого неба.

173.

Потом оттуда, сверху, полилась клубящаяся чернота, и я утонул в ней. Там было спокойное покачиванье, только бок временами дёргало, а думать совсем не хотелось, что для меня было необычно. Но потом я ощутил жар огня, услышал голоса — вроде бы и Танькин — и напрягся, пытаясь понять, о чём они говорят. Глаза у меня рводе бы были открыты, но я видел почему-то только вереницы огненных теней, кружившиеся в странном быстром танце…

— …селезёнка…

— …кровь в животе…

— …нет…

— …он тебя не видит, Тань…

— …толла…

— …сразу почти отключился…

— …будем вытаскивать…

— …держите его…

— …Таня, уйди!..

Больно. Мне стало очень больно, и эта боль рванула меня куда-то вверх, навстречу сыплющимся с небосклона звёздам…

* * *

Я не умер, хотя Олька говорила — должен был. Наверное, тола всё-таки не достала до селезёнки — не знаю. Когда я пришёл в себя, был уже конец января — я провалялся без сознания больше двух недель.

Эти недели я тоже не помню. Просто временами в той темноте, гдя плыл я по нездешним рекам, меня настигала боль; в рот что-то вливалось — и боль уходила, вновь отправляя меня в дремотное путешествие без звуков, запахов, красок и ощущений.

Когда я открыл глаза — была ночь. Злобненький голосок снаружи выпевал песню вьюги: "Вью-у-у… вью-у-у… вею-у-у…" Меня окружала полутьма, подсвеченная отблесками костра, пахнущая людьми, дымом, жареным мясом, наполненная сонным дыханием и треском дров в очаге.

Боль в боку была, но какая-то поверхностная, как при заживающем порезе, который ненароком задел. Мне даже хотелось потянуться, но я лежал под одеялами и не стал этого делать. Вместо этого я повернул голову.

Справа от меня, скорчившись и положив голову на руки, скрещенные на коленях, сидела Танюшка. Я слышал её затруднённое дыхание, а потом заметил — или это отсветы костра так пошутили? — круги возле глаз, какие бывают от усталости и недосыпа. Как пишут в старых романах — сердце моё дрогнуло от нежности (правда!) и я хотел её окликнуть, но не успел — чья-то ладонь легла мне на губы, и я увидел над собой улыбающуюся физиономию Сергея под спутанными лохмами светлых волос, с белозубой и радостной улыбкой.

— Очнулся? — прошептал он. — Привет… Не трогай её. Мы-то меняемся, а она около тебя днюет и ночует, не отгонишь… Попить, что ли?

Хорошо помню, что я спросил. Меня это почему-то так волновало в тот момент, что все остальные мысли выскочили из головы:

— Эй, а как… в смысле — кто… когда я в туалет?!.

Владимир Бутусов

Если ты хочешь любить меня — полюби и мою тень,

Открой для неё дверь, впусти её в дом.

Тонкая, длинная, чёрная тварь прилипла к моим ногам.

Она ненавидит свет, но без света — её нет.

Если ты хочешь — сделай белой мою тень…

Если ты можешь — сделай белой мою тень…

Кто же, кто ещё, кроме тебя?

Кто же, кто ещё, если не ты?

174.

Если ты хочешь любить меня — приготовь для неё кров.

Слова её — всё ложь; но это — мои слова.

От долгих ночных бесед под утро болит голова,

Слёзы падают в чай, но чай нам горек без слёз…

* * *

Было третье февраля, когда я, опираясь на плечо Танюшки, выбрался наружу. Я всгде ненавидел болеть и пользоваться чьей-то помощью. Но сейчас — другое дело. Танька вела меня, закусив губу, и лицо у неё было таким серьёзным, что мне стало смешно…

…Негры потеряли до сотни бойцов ещё до того, как подошли к горной крепости Шверды. Мои ребята и появившиеся австрийцы по кусочкам раздёргивали их дозоры и фуражиров. Последние, поняв, что чехов им не взять, попытались было тронуться в обратный путь, но их продолжали бить беспощадно — и остатки полутысячной орды растаяли среди неприветливых морозных лесов. Едва ли кто-то вернулся в их земли и донёс неведомому начальству весть о судьбе экспедиции. Потерь у нас не было совсем, даже раненым оказался я один. Шверда и конунг австрийцев, молчаливый светловолосый мальчишка по имени Эмиль, навещали меня как раз через день после того, как я пришёл в себя…

… - Жаль, что я всё это время валялся без сознания, — признался я и с удивлением ощутил, что мне и в самом деле — жаль. Но Татьяна, кажется, была другого мнения. Стягивая у меня на груди меховой плащ, она сердито сказала:

— Ну конечно. Добился бы, чтоб тебе ещё и голову снесли.

— Тань, я кыназ или нэ кыназ? — поинтересовался я. — Я в конце концов воевать должен со своими рядом. А не под шкурами валяться.

— Навоюешься ещё, — безапелляционно отрезала она. — А сейчас сиди и дыши свежим воздухом.

Было холодно. На площадке перед пещерой сверкали клинки и лязгала сталь — шла обычная тренировка, но, когда я устроился удобнее, поединки разом остановились, и все, повернувшись в мою сторону, грянули:

— Слава! Слава!! Слава!!!

И было это вполне серьёзно. До такой степени серьёзно, что мурашки по коже.

— Тань, — попросил я, — принеси-ка мои клинки.

— И не подумаю… — воинственно начала она, но я, подняв голову и глядя ей в глаза, повторил спокойно:

— Принеси, Тань.

Зелень Танюшкиных глаз на миг вспыхнула.

Но только на миг.

— Сейчас, — кивнула она и исчезла в пещере. Я встал и заставил себя потянуться. Боль родилась в боку, но это была уже приятная боль — так зудит заживающая рана. Теперь я это знал и чувствовал… Нагнувшись, я поднял плащ и бросил его на камень.

— Держи, — Танюшка протянула мне уже освобождённые от ножен палаш и дагу. Я накрест взмахнул ими, чуть покривился, но пошёл вниз, на площадку, широкими, уверенными шагами: — Осторожнее! — крикнула вслед Танюшка.

И уселась на плащ — смотреть.

* * *

Вечером хрястнул мороз — такой, что в лесу застонали деревья. Даже странно — я и не думал, что так близко от моря могут быть такие холода.

Мы сидели у очага тесным кружком. Пламя ухало и гудело, входную плетёнку утеплили дополнительными шкурами.

— Продуктов хватит до середины апреля, — Ленка Власенкова закрыла свой блокнот. — Уж извините. Да и то — не растолстеем.

Я посмотрел на Сергея. Он одной рукой жонглировал своими тремя метательными

175.

ножами. Именно он командовал преследованием и добиванием негров…

— Сань, — окликнул я Бубнёнкова. Тот вскинул голову быстрым движением. — Я тебя хотел поблагодарить за разведку… — Санек отмахнулся, и я позвал Сергея. — Ну что, твой час настал… Пойдёшь на юг-то?

— Конечно! — Сергей готов был вскочить, но Ленка удержала его с улыбкой. — Возьму Баса и тебя, Олег, — он кивнул Крыгину. — Когда выходить?

— Ещё чище, — буркнула Ленка Власенкова. — Это мне ещё и их снаряжать?

— И их, Лен, — кивнул я и решился перейти к главному: — Мне кажется, что вы все — да и я — позабыли, как решили весной уходить.

У костра воцарилось молчание. Похоже, все и впрямь слабо об этом задумывались. И, по-моему, не очень-то хотели теперь покидать это место.

Это и было то, чего я опасался. Они привыкли к месту. К дому. И я привык. И не был уверен, что смогу доказать своим друзьям, как опасно оставаться в уютном, обжитом — и практически незащищённом месте. Значит — придётся приказать.

Не лучший вариант.

— Да никто этого не забыл, — сказал Вадим. Он сидел со скрещёнными ногами и шлифовал абразивным камешком лезвие тесака.