Миф моногамии, семьи и мужчины: как рождалось мужское господство - Павел Соболев

192). "Более того, история человечества убеждает, что зачастую связь между физической силой и социальным положением — не прямая, а обратная. В большинстве обществ ручной труд выпадает на долю низших классов" (с. 193). При этом историк верно отмечает, что не обнаружено прямой связи между физической силой и властным положением — это справедливо даже для обществ обезьян, где для достижения высшего статуса требуется не сила, а навык образования союзов с ключевыми особями, в том числе с самками (см. де Вааль, 2019).

Многие эволюционные психологи любят фантазировать о человеческой предыстории как о временах, когда мужчина силой брал женщину и "волок в свою пещеру". В итоге это якобы и привело к тому, что успешнее размножались агрессивные самцы и покорные самки. Но в главе о женской сексуальности было подробно описано, что в условиях повального промискуитета обезьян главным инициатором спаривания выступает как раз самка, да к тому же спаривается она далеко не с одним самцом, так что никто за самок никогда не бьётся. Промискуитет оказывается сильным средством снижения внутригрупповых конфликтов. Поэтому фантазии о большем репродуктивном успех агрессивных самцов и покорных самок выглядят именно фантазиями.

Воображение некоторых авторов рисует, как самка стала подчиняться одному самцу в поисках защиты от других самцов. На это Харари отвечает: "трудно принять гипотезу, будто женщины вынуждены были подчиниться мужчинам, потому что нуждались в помощи, — отчего тогда они не обратились за помощью к другим женщинам?" (с. 197). И это более чем справедливо, ведь приматологам прекрасно известны коалиции самок против нападок со стороны самцов. Самки разных видов обезьян объединяются с родственницами да и просто с подругами и сообща успешно защищают и себя, и своих детёнышей (Smuts, 1995). Группа солидарных самок может запугать и загнать на дерево даже агрессивного альфа-самца (де Вааль, 2019). А если вспомнить феномен менопаузы, то в случае верности "гипотезы бабушки" он говорит о том, что самки наших предков действительно очень плотно взаимодействовали друг с другом на протяжении всей эволюции вида.

Вот именно последняя характеристика легла в основу ещё одной интересной гипотезы становления мужского господства. Антрополог Барбара Смутс обратила внимание, что это господство могло возникнуть при условии, если способность женщин древнего человека противостоять мужской агрессии была подорвана сокращением социальной поддержки со стороны родственников и союзников-женщин (Smuts, 1995). Это действительно интересный подход. И как же удачно он перекликается с феноменом "обмена женщинами" в человеческих культурах, не правда ли?

Если у большинства приматов действительно именно самки образуют "ядро" сообщества (Файнберг, Бутовская, с. 85; Бутовская, 1998), формируют наиболее крепкие поддерживающие связи между собой, то человек от них отличается как раз тем, что женщины оказываются наиболее разобщёнными — с самой древности историкам хорошо известны разнообразные "мужские союзы" (Кон, 2009а, с. 72), но никаких "женских союзов" никогда не наблюдалось. Мужчины всегда передавали женщин друг другу, тасовали, как карты в колоде, и тем самым препятствовали выстраиванию каких-либо союзов между ними. Таким образом, да, можно заключить, что на каком-то этапе доисторического развития произошло разделение женщин друг с другом, блокирование их возможности создавать коалиции. Но беда в том, что без ответа по-прежнему остаётся вопрос, как именно стали мужчины обмениваться женщинами, и почему женщины этому не воспротивились? Этот вопрос наталкивает на мысль, что мужское господство всё же предшествовало обмену женщинами, но с введением последнего могло дополнительно укрепиться.

Удивительно, что Харари забыл назвать ещё одну популярную гипотезу — мужчины-охотника, мужчины-добытчика. Согласно этой гипотезе, женщина древнего человека стала нуждаться в мужчине (а следовательно, и подчиняться), потому что однажды он начал заниматься охотой и добывать мясо. Как бы всё это ни звучало разумно, но и к этой версии много вопросов.

Первый: да, известно, что даже шимпанзе почитают мясо за деликатес, но неужто первые женщины настолько его полюбили, что оказались готовы отдать за него свободу? Как иронически замечают антропологи, согласно этой гипотезе, можно сказать, что женщины "продали себя за бело́к" (Stone, 1997).

Второй нюанс: да, женщины были обременены детьми и ограничены в активности, что и склонило их в сторону собирательства растительной пищи, но, во-первых, не все ведь женщины беременели и рожали разом, одновременно. Часть небеременных и нерожавших женщин могла принимать участие в охоте. У шимпанзе так и происходит, самки тоже порой охотятся. С другой стороны, не обязательно каждой матери оставаться со своим ребёнком, а на время охоты всех детей можно было оставить под опекой всего нескольких женщин. Даже у гиеновых собак, когда большинство особей отправляется на охоту, с общими щенками непременно остаются несколько "сторожей" — ими могут быть как самки, так и самцы. Вернувшиеся же с охоты потом срыгивают часть добычи детёнышам и их "сторожам" (Файнберг, 1980, с. 64). Почему такого же не могло происходить у куда более сообразительных людей, непонятно.

Дело в том, что когда человеческая фантазия рисует, будто некая древняя маленькая нуклеарная семья из мужчины, женщины и их детей жила обособлено от большой группы людей, то это забавное недоразумение. Такого никогда не было. Выходя в саванну, предки современного человека непременно существовали группами, иначе им было не спастись от хищников, которых в древние времена было куда больше, чем сейчас (Бутовская, 1998). А потому картина, когда "муж" уходит на охоту, а с детьми некому остаться, кроме жены, также нелепа. Группы наших древних предков были довольно крупными, иначе быть не могло (Панов, 2017, с. 98; Файнберг, 1980, с. 8, 51), а потому на время охоты всех детей можно было оставлять с небольшим числом взрослых, не обязательно с их матерями. В этом плане популярное объяснение перехода к парным связям у людей формулой "женщина стала нуждаться в мужчине" всегда было откровенно спекулятивным.

Но главная претензия к гипотезе "мужчины-добытчика" такая: мужчины добывают куда меньше пропитания, чем женщины. По-видимому, гипотеза "добытчика" кажется настолько естественной, что выражение "мужчина-добытчик" не вызовет вопросов, наверное, даже и у самого любопытного ребёнка. В силу этой "естественности" и "самоочевидности" не удивительно, что гипотеза долгое время совсем не подвергалась проверке. Затрещала же она по швам уже в 1960–70-е, когда стало ясно, что у большинства современных охотников-собирателей мужчины не только не являются основными добытчиками пропитания, но, как правило, даже уступают это первенство женщинам. Зачастую мужская охота приносит лишь половину того, что добывают женщины собирательством. В разных обществах вклад мужской охоты в пропитание варьирует от 50 до 20 % (Lee, 1968; Hawkes, 1990; Панов, 2017, с. 334). В некоторых районах Австралии мужчины добывали вовсе около 10 % всей пищи (Артёмова, 2009,