Светлячок надежды - Кристин Ханна

Следователь откашлялся.

Джонни посмотрел на него.

– Результаты токсикологического анализа еще не готовы, но осмотр квартиры мисс Харт выявил несколько лекарственных препаратов, продающихся по рецепту – викодин, ксанакс и амбиен. Мы еще не установили свидетелей аварии, но по нашей оценке, основанной на осмотре места происшествия, она ехала по Коламбиа-стрит со скоростью больше пятидесяти миль в час по направлению к набережной, под дождем. И на большой скорости ударилась о бетонную опору.

– А следы торможения? – спросил Джонни и по тому, как охнула Марджи, понял, что это не приходило ей в голову. Полосы от шин на асфальте перед столкновением означали, что водитель пытался затормозить. Если следов нет, это означало нечто иное.

Полицейский посмотрел на Джонни:

– Я не знаю.

Джонни кивнул:

– Спасибо, детектив.

Полицейский ушел, и Марджи повернулась к Джонни. Увидев слезы в ее глазах, он пожалел о своем вопросе. Его теща и так достаточно страдала.

– Мне очень жаль, Марджи.

– Ты говоришь… Думаешь, она это сделала намеренно?

Эти слова словно отняли у него остаток сил.

– Джонни?

– Вы виделись с ней позже, чем я. А сами вы как думаете?

Марджи вздохнула.

– Мне кажется, в последний год она чувствовала себя очень одинокой.

Джонни поднялся со стула, пробормотал, что ему нужно в туалет, и вышел.

В коридоре он прислонился к стене и замер, опустив голову, а когда, наконец, поднял взгляд, то увидел в конце коридора дверь с табличкой: «ЦЕРКОВЬ».

Когда он в последний раз был в церкви?

Во время похорон Кейт.

Джонни пересек коридор и открыл дверь. Помещение было небольшим, со скромным убранством – несколько скамей, а перед ними импровизированный алтарь. Первое, на что Джонни обратил внимание, – это тишина. Потом он заметил девушку, сидевшую на передней скамье справа. Она так сильно сгорбилась, что виден был лишь хохолок блестящих от геля розовых волос.

Джонни медленно пошел к ней; ковер на полу заглушал звук шагов.

– Можно?

Мара резко вскинула голову. Он видел, что она плакала.

– Как будто я смогу тебе помешать?

– А ты хочешь? – тихо спросил Джонни. Он уже наделал столько ошибок в отношениях с дочерью, что не хотел прибавлять к ним еще одну. Нельзя навязываться – она ведь пришла сюда, чтобы побыть одной.

Мара долго смотрела на него, потом медленно покачала головой. Она выглядела такой юной, словно нарядившийся на Хеллоуин ребенок, жаждавший внимания.

Джонни осторожно сел рядом, помолчал, потом спросил:

– Молитвы тебе помогают?

– Не особенно. – Глаза Мары наполнились слезами. – Ты знаешь, как я поступила с Талли на прошлой неделе?

– Нет.

– Это я виновата, что она здесь.

– Нет, девочка. Это автомобильная авария. Тут ничего нельзя было поделать…

– И ты тоже виноват. – В голосе Мары звенело отчаяние.

Джонни не знал, что на это ответить. Он понимал, что имеет в виду дочь, и был согласен с ней. Они позволили Талли опуститься, выбросили ее из своей жизни, обрекли на одиночество. И вот она здесь.

– Я больше не могу. – Мара заплакала, вскочила со скамьи и бросилась к двери.

– Мара! – крикнул ей вслед Джонни.

Она остановилась у двери и оглянулась на отца.

– Не мучай себя, – сказал Джонни.

– Слишком поздно, – тихо ответила она и вышла. Дверь с громким стуком захлопнулась за ней.

Джонни медленно встал. Чувствуя тяжесть своих пятидесяти пяти прожитых лет, он вернулся в приемную. Марджи сидела в углу и вязала.

Он сел рядом.

– Я пыталась дозвониться Дороти, – сказала Марджи после долгого молчания. – Никто не отвечает.

– А она найдет записку, которую вы с Бадом оставили у нее на двери?

Марджи сгорбилась еще больше.

– Раньше или позже, – прошептала она. И прибавила: – Надеюсь, раньше.

3 сентября 2010 г., 14:59

В этот прохладный сентябрьский день листья с деревьев засыпали весь городок Снохомиш – обочины дорог, автостоянки и набережные. Дороти Харт стояла за прилавком фермерского рынка и смотрела на ставший привычным пейзаж, мысленно отмечая детали. Последние цветы шиповника в красных ведерках у Эрики на той стороне прохода; молодая женщина с пухлым, кудрявым ребенком на руках пробует копченый лосось у Кента; мальчик пьет из картонного стаканчика домашний сидр. Фермерский рынок – это буйство жизни, красок и звуков. Каждую пятницу с полудня до пяти вечера оживленный рынок разворачивался на тротуаре всего в двух кварталах от исторического центра города. Крыши белых палаток возвышались над улицей, словно горки мороженого, а под ними сверкали ряды фруктов, орехов, ягод, приправ, овощей, меда и изделий ремесленников. В мягком осеннем свете это разнообразие красок удивляло своим великолепием.

И без того небогатые запасы товара Дороти заканчивались. На низком, длинном столе, застеленным газетами – в этот раз воскресными комиксами, – она разложила ящички с собранным за прошедшую неделю урожаем. Ярко-красные яблоки, сочная малина, травы, а также разнообразные овощи: зеленая фасоль, помидоры, брокколи и кабачки. Осталось совсем немного – несколько яблок на дне опустевшей коробки и немного зеленой фасоли.

Она продала почти все. Небо – безоблачное и синее – было похоже на яркие декорации праздничного спектакля. Дороти сложила коробки и отнесла их к прилавку фермы «Каскад» на противоположной стороне прохода.

Хозяин – крупный мужчина с косматой головой, внушительным животом и крючковатым носом – улыбнулся ей.

– Похоже, сегодня у тебя удачный день, Дороти.

– И правда удачный, Оуэн. Спасибо, что пускаешь меня сюда. Малина разошлась в мгновение ока.

Она передала ему ящички из-под малины. Мужчина сложил их в кузов старенького пикапа. Потом он выгрузит их у дома Дороти.

– Тебя подвезти?

– Нет. Сама доберусь, но все равно спасибо. Передавай привет Эрике. Увидимся.

Она вернулась к своему месту общего прилавка, чувствуя, как пот собирается у нее на шее. Капелька влаги скатилась по позвоночнику и была поглощена поясом мешковатых штанов. Дороти расстегнула поношенную клетчатую рубашку, в последнее время ставшую почти униформой – таких рубашек было у нее штук шесть – сняла и завязала рукава на талии. Красный топик из жатой ткани у нее под рубашкой был весь в пятнах и под мышками промок от пота, но с этим она ничего не могла поделать.