Светлячок надежды - Кристин Ханна

Я пытаюсь что-нибудь съесть – это должно помочь, – но желудок сжимают спазмы, и я боюсь, что меня стошнит.

Утро ползет медленно, как улитка. Я пытаюсь читать, смотреть телевизор и даже пылесосить квартиру. Но ничего не отвлекает меня от мыслей о том, как мне плохо.

Может, бокал вина принесет облегчение? Всего один. Ведь уже полдень.

И действительно, вино помогает. Чуть-чуть. И второй бокал тоже.

Я решаю – в очередной раз – больше не пить, и в эту секунду звонит мой сотовый. При виде имени на дисплее я бросаюсь к телефону, словно это звонит Иисус Христос.

– Марджи!

– Привет, Талли.

Я опускаюсь на диван, понимая, как необходимо мне было услышать знакомый голос.

– Как хорошо, что вы позвонили!

– Я в городе. Хотела бы зайти. Буду минут через двадцать. Впусти меня.

Я вскакиваю, едва удерживаясь, чтобы не закричать, как это важно для меня. Я поговорю с Марджи, которая мне почти мать. Может быть, она мне поможет.

– С радостью.

Я отключаю телефон и бросаюсь в ванную, где поспешно сушу волосы и наношу на них гель. Затем крашусь, надеваю джинсы и блузку с короткими рукавами. Мне до слез хочется увидеть кого-то, кому я небезразлична, почувствовать себя любимой. Ноги я сую в туфли без каблуков и понимаю, что два бокала вина были явно лишними – на каблуках мне трудно было бы удержать равновесие.

Услышав звонок, я бросаюсь к двери и открываю ее.

На пороге стоит моя мать, худая и потрепанная, похожая на кусок старой веревки. Одета она как беженец из коммуны семидесятых годов: мешковатые штаны, сандалии «Биркеншток» и вышитая мексиканская накидка, каких я не видела уже много лет. Седые волосы схвачены кожаной лентой, которую мать повязала на лоб; свисающие пряди обрамляют узкое, морщинистое лицо. Я так озадачена ее появлением, что не нахожу слов.

– Меня прислала Марджи, – говорит она. – Но это была моя идея. Я хотела тебя видеть.

– Где Марджи?

– Она не придет. Это я хотела тебя видеть, но знала, что ты не откроешь мне дверь.

– Зачем ты пришла?

Мать протискивается мимо меня в квартиру, как будто у нее есть право здесь находиться.

В гостиной она поворачивается ко мне и неуверенным, хриплым голосом говорит:

– У тебя проблемы с алкоголем или наркотиками.

На мгновение я вообще перестаю что-либо соображать. «Меня застукали». Из всех чувств остаются только страх и унижение, словно я голая, беззащитная, сломленная. Я отступаю и качаю головой.

– Нет! Нет, у меня есть рецепт на лекарства. А ты говоришь так, словно я наркоманка.

Эта мысль вызывает у меня смех. Она что, думает, что я ошиваюсь на перекрестках, покупаю наркотики, колюсь и отключаюсь прямо на улице? Я хожу к врачу. И Бог свидетель, покупаю таблетки в аптеке. Потом я пытаюсь понять, откуда могли взяться эти обвинения.

Мать придвигается ко мне. Здесь, в моей гостиной, оформленной по индивидуальному проекту, она явно не на месте. Морщины и пигментные пятна на ее лице, словно список всех моих разочарований. Я не могу вспомнить, чтобы она хоть раз целовала меня, обнимала, говорила, что любит. А теперь она говорит, что я наркоманка, и хочет мне помочь.

– Я прошла курс реабилитации, – говорит она робким, неуверенным голосом. – Думаю…

– У тебя нет никакого права мне ничего советовать! – Я уже кричу. – Ничего, ты меня понимаешь? Как ты смеешь являться сюда и осуждать меня?

– Талли, – говорит мать. – Марджи сказала, что последнее время у тебя заплетался язык, когда она с тобой разговаривала. Я видела твою фотографию по телевизору и знаю, как тебе трудно.

– Уходи. – Голос у меня дрожит.

– Почему ты приезжала ко мне в Снохомиш?

– Я пишу книгу о своей жизни. Но ты ничего о ней не знаешь.

– У тебя были вопросы.

Я смеюсь, но чувствую, как на глазах выступают слезы. Это приводит меня в ярость.

– Да. И я многое узнала.

– Талли, может…

– Никаких «может». Не от тебя. Хватит. Мне ничего не нужно. – Я хватаю ее под руку и тащу за собой к двери – мать почти ничего не весит. Не дав ей ничего сказать, я выталкиваю ее в коридор и захлопываю дверь. Потом иду в спальню, забираюсь в постель и натягиваю одеяло на голову. В темноте слышится мое громкое дыхание.

Она ошибается. Нет у меня никакой проблемы. Что из того, что мне нужен ксанакс, чтобы успокоить нервы, и амбиен, чтобы заснуть? Что из того, что я выпиваю несколько бокалов вина по вечерам? Все под контролем, и в любой момент я могу бросить.

Черт, как болит голова. Это ее вина. Моей матери. Они с Марджи меня предали. И это самое жестокое из всего, что произошло. Я ничего не жду от матери, даже меньше, чем ничего, но Марджи всю жизнь была моей тихой гаванью. Ее предательство – это удар, который мне уже не вынести. От этой мысли злость уступает место отчаянию.

Я перекатываюсь на бок, выдвигаю ящик прикроватной тумбочки и достаю таблетки.

– Считаешь, это предательство? – Голос Кейт звучит совсем близко, возвращает из воспоминаний, и я вздрагиваю, словно от удара плетью.

И вспоминаю, где я. На больничной койке, подключенная к аппарату искусственной вентиляции легких, с дыркой в голове. И перед моими глазами проходит вся моя жизнь.

– Я была в беде, – тихо говорю я. – А они пытались помочь.

Почему я раньше этого не понимала? Почему не замечала очевидное?

– Теперь понимаешь?

– Перестань! Прекрати! Хватит! У меня больше нет сил. – Я поворачиваюсь на бок и закрываю глаза.

– Тебе нужно вспомнить.

– Нет. Мне нужно забыть.

3 сентября 2010 г., 14:10

В конференц-зале больницы следователь из полиции стоял, широко расставив ноги, словно пытался удержать равновесие во время землетрясения. Он раскрыл блокнот и просматривал свои записи.

Джонни окинул взглядом помещение. Большинство стульев было не занято, и их придвинули вплотную к столу. На столе несколько упаковок с бумажными салфетками. Чуть в стороне Марджи, она изо всех сил старалась держаться прямо, но это было нелегко; плечи ее опускались все ниже и ниже. Джонни позвонил ей рано утром, и они с Бадом вылетели из Аризоны рейсом в девять пятнадцать. Бад остался дома у Джонни, ждет возвращения мальчиков из школы. Мара в палате с Талли.

Они с Марджи уже не в первый раз в этой комнате. Именно здесь им сообщили, что прогнозы неблагоприятные, так как хирурги не смогли полностью удалить опухоль Кейт, и теперь необходимо принимать решения, касающиеся качества жизни. Горестные воспоминания обрушились на Джонни с новой силой.