Повседневная жизнь старой русской гимназии - Николай Шубкин

1 марта

С А-вой вчера пришлось долго возиться доктору: и в гимназии, и дома. Говорят, что ее мать, как и следовало ожидать, винит во веем меня. Говорит, что я и историчка несправедливы к дочери, т<ак> к<ак> по закону Божию и математике она имеет пятерки, а по нашим предметам тройки и двойки. Но дело в том, что девица очень неразвитая, и потому гуманитарные науки идут у ней плохо. Несправедливости же к ней — по совести говоря — не было. Разве я не ставил ей и троек, и четверок, когда она заслуживала (даже и в эту четверть за письменные работы ей 3 и 4)? Разве не снизошел я к ее просьбе не ставить балл за плохой ответ, чтобы спросить еще раз? Чем же я виноват, что она — несмотря на старание — не может угнаться за более способными девицами? Вчера же разве не имел я права, убедившись в степени ее познаний, посадить ее? Притом ни самый балл не был ей еще поставлен (этого на уроке, по-моему, и вообще не следует делать, чтобы не нервировать учениц), и никакого замечания или упрека не было мною сделано. В одном разве только я виноват, что не утешил ее, когда она сидела после этого закрывши лицо руками. Но разве мог я знать, что это так подействует на нее, тогда как другие даже и к двойкам за четверть отнеслись довольно равнодушно? Да и не до того мне было, когда я превратился в последние дни в какую-то машину для спрашивания. По поводу этого инцидента вчера Б-ский вызывал и допрашивал меня. А по городу пошли уже слухи, что он принял участие в А-вой и накричал на меня.

Сегодня выдавал сочинения семиклассницам (которые проверял Б-ский). Когда ученицы стали спрашивать о результатах его проверки, я сказал, что веем, чьи работы он проверял, балл понижен, за исключением одной работы — чьей (добавил я, не воздержавшись), сами догадаетесь. Когда ученицы воочию увидели разногласия в наших баллах, это вызвало оживленные комментарии. «Да он зарежет нас на экзаменах», — говорили некоторые по адресу Б-ского. «А к Ю-ной Вы, видно, пристрастно относитесь», — отпалила одна (хотя и полушутя), т<ак> к<ак> вместо моей 5– Б-ский поставил 2+. Я, однако, воздержался от участия в этих суждениях и ничего не ответил ученице, упрекавшей меня в пристрастии, хотя по поводу Ю-ной можно бы меня упрекнуть скорее в обратном, т<ак> к<ак> она осталась на второй год именно из-за словесности, но ныне стала лечиться по всем предметам на пятерки. Потом разговор об этом кончился, я стал спрашивать и только по окончании урока велел веем, у кого двойные баллы, отдать мне тетради, имея в виду сохранить их как материал для ревизии (чего, конечно, я не сказал). Каково же было мое удивление, когда спустя еще один урок Б-ский вызвал меня к себе и сказал, что до его сведения дошло, что я на уроке позволил себе войти в критику его отметок, и высказал мнение, что он прибавил балл П-й потому, что она его ученица. Я указал ему, что его поступок действительно может вызвать среди учениц комментарии — нежелательные и для меня, и для него, но что я сам мнения о его баллах не высказывал. На этом мы и расстались. Но след от этого разговора не скоро еще исчезнет. Что это значит в самом деле? Ни больше ни меньше, как то, что в классе среди учениц есть шпионки, которые сразу же ему передают все, что там происходит. И я даже знаю, кто это. Это без сомнения та самая П-на, с которой он как раз занимался перед этим объяснением и которая теперь чувствует себя его сообщницей. Эта бездарность, которую Христа ради я дотянул до VII класса, нашла, наконец, в чем секрет жизненных успехов. Ничего не делая в VII классе уже второй год, она рассчитывает теперь на «неофициальною субординацию» и ради приобретения ее пошла даже на такие средства!

Час от часу не легче!

2 марта

Ежедневные неприятности все больше и больше отзываются на моем здоровье. Самочувствие самое подавленное, полное безразличие ко всему, головные боли, сердцебиение и упадок сил. На вид я заметно для всех посторонних осунулся и побледнел. Правда, я не пропускаю уроков и веду свои занятия, по-видимому, так же, как и раньше. Но, в сущности, это уже не настоящие занятия «с душой», а просто ряд привычных действий. Объясняешь, спрашиваешь, ставишь баллы, делаешь замечания, но все это как-то уже механически, по привычке. К концу уроков работаешь с больной головой. А домой приходишь уже настолько утомленный, что чувствуешь необходимость поскорее лечь отдохнуть. Немного освежившись на улице, принимаешься за неизбежные конспекты и тетради, готовишься к урокам. А ночью мучит сердцебиение, тревожат кошмарные сны или бывает бессонница, и утром встаешь как разбитый. Вчера я заснул под впечатлением инцидента в VII классе, и только что начал видеть какой-то сон, как вдруг все прервалось… К моей кафедре решительно направлялась из-за парты ученица П-на и, протянув руку, положила на стол тетрадь. Я в ужасе вздрогнул и… проснулся. Сердце так и скакало… Это уже прямо какие-то галлюцинации!

5 марта

Вот уже третья неделя, как библиотеки (ученическая и фундаментальная) закрыты. Из городской библиотеки Б-ский еще раньше запретил ученицам брать книги. Таким образом доступ к источникам знания окончательно прекращен. Не только внеклассное чтение невозможно, но даже весьма затруднительно и прохождение программ, прежде всего, конечно, по словесности. В самом деле, в VI классе, например, теперь надо проходить Мольера, но ученицы нигде не могут найти его «Мизантропа», а в ученическую библиотеку, где это произведение находится в 10 экземплярах, попасть нельзя. В VII классе такое же затруднение с романами Тургенева. В VIII классе не по чему проходить историю педагогики, т<ак> к<ак> необходимая для этого книга Модзалевского имеется только в гимназической библиотеке (в нескольких экземплярах), а больше, пожалуй, здесь и совсем не найдешь.

Педагогический совет

6 марта

Вчера был, наконец, педагогический совет. Вследствие полученного из округа разъяснения Б-ский предложил избрать секретаря записками, и мы выбрали учительницу К-ву, которая была уже 10 лет в этой должности и отказалась из-за Б-ского. Таким образом, он опять высек самого себя. Началось бесконечное чтение циркуляров, навязывающих разные ни на что не годные издания. Потом начали разбирать успехи, прилежание и внимание учениц начиная с приготовительных классов. Вскоре опять вышел курьезный инцидент. На одном из предыдущих советов Б-ский говорил Ч-вой, чтобы она обратила серьезное внимание на ученицу Л-скую, которая собирает около себя какой-то кружок. Тогда это прошло незамеченным. Теперь же при упоминании этой ученицы учитель математики поставил Б-скому вопрос о кружке, группирующемся около приготовишки Л-ской. Тут же сидел и ее отец, председатель родительского комитета; Б-ский, попав в очень неловкое положение, заявил, что он ошибся, что это не Л-ская, а Д. Когда же стали спрашивать, какой же кружок могла сорганизовать приготовишка. Б-ский сказал, что около Д. во время перемены иногда собиралось несколько учениц. И из этого-то возникло нелепое обвинение приготовишки в крамоле, которое он не постеснялся высказать перед веем педагогическим советом! Другая приготовишка взяла несколько конфет из коробочки у сторожихи. Педагогический совет, не придавая этому серьезного значения, решил ограничиться сбавкой ей поведения до 5–. Председатель же заявил, что он остается при особом мнении и считает необходимым удалить ее из гимназии. Когда дошли до III класса, тут новый инцидент. Одна ученица, когда председатель входил в класс, улыбнулась. Он сформулировал это как «вызывающее поведение по отношению к председателю» и велел поставить 3 за неделю. Теперь же стоял за четверку за четверть и даже не давал как следует обсудить этот вопрос, что вызвало горячий протест со стороны председателя родительского комитета. В результате большинство нашло тут только «неумение держать себя в классе» и ограничилось 5–, но председатель остался при особом мнении. При другом подобном же разногласии он поставил в журнал уже не балл большинства, а свой собственный балл, сославшись на № 18 Положения о женских гимназиях. Я же, зная его содержание, — что если председатель остался в меньшинстве, то вопрос решается округом, — попросил, чтобы он прочел этот № на совете. Б-ский отказался. Тогда я заявил, что он поступает как раз вопреки № 18 и попросил внести это в протокол. Потом пошли придирки к учительнице географии за то, что у нее ученицы были спрошены только по I разу в четверть (в классе 45 учениц, а уроков только два в неделю). Когда же та говорила, что ведь надо и рассказать, и старое спросить, и на все времени не хватит, Б-ский с апломбом заявил, что все-таки можно спрашивать по 10 учениц в урок, а за ее систему спрашивания сделал ей замечание. Под конец совета председатель родительского комитета поднял допрос о библиотеке. Но Веский снял этот вопрос с очереди и ни на один вопрос, предлагаемый ему по этому поводу Л-ским, ответа не дал. Я тоже вмешался в это дело, говоря, что вопрос о библиотеке входит в компетенцию педагогического совета. А потом сделал заявление, что при таких условиях не в состоянии пройти программы по словесности Б-скип высокомерно молчал и иронически улыбался. Тогда я попросил его как руководителя учебной частью дать указания, как же мне заниматься без книг; Б-ский и на это дать ответ отказался.