Кровавый век - Мирослав Попович

Выражение «советская власть» крепко вошел в политическую риторику коммунистов, но оно всегда было бессодержательным: власть большевиков никогда не была властью «советов», никаким «советам» не была подотчетна и подконтрольна; на местах всегда властными органами были всякие ревкомы, комбеды и тому подобное, а в условиях Гражданской войны в первую очередь – органы армии (реввоенсоветы) и ЧК. Все властные структуры были подчинены большевистской партии. В сущности, выражение «советская власть» имеет скорее негативное значение – оно подчеркивает, что источником власти является не народ, нация как целое со всеми ее слоями и классами, а лишь отдельные классы, да и то в разной степени. Именно поэтому, кстати, не стоит подчеркнуто отмежевываться от терминов «Советы» и «советская власть»: в этом случае подчеркивается российское происхождение коммунистической диктатуры и игнорируется главное – ее социально-политический характер. Как антитезис демократической парламентской системе «власть Советов» означала открытое насилие в отношении определенных социальных слоев, лишенных прав («лишенцев»).

Члены Временного правительства, избежавшие ареста, не признавали Совет Народных Комиссаров (СНК) правительством России и не сложили свои полномочия. Согласно постановлению Временного правительства, принятому 16 ноября министрами, которые на тот момент не были арестованы, Учредительное собрание должно было открыться 28 ноября. Постановление было опубликовано на следующий день в демократических газетах, уцелевших после переворота. Немедленно все эти газеты были закрыты. Так называемая следственная комиссия во главе с В. Д. Бонч-Бруевичем «по указанию ВРК» провела «расследование», в результате которого 17 ноября ряд кадетских и социалистических деятелей были арестованы, но потом освобождены. 23 ноября арестовали членов избирательной комиссии («Всевыборов»). Комиссаром комиссии с «правом» замены ее членов назначен Урицкий.

Диктатура большевиков была направлена в первую очередь против нарождающегося демократического уклада, и самый серьезный ее первый конфликт заключался в противопоставлении ее Учредительному собранию. Трагедия России наметилась уже тогда, когда самые широкие народные массы проявили полное безразличие к судьбе избранного ими Учредительного собрания, а с ним и к демократии вообще.

26 ноября опубликован декрет СНК за подписью Ленина, согласно которому Учредительное собрание может быть открыто лишь лицом, уполномоченным СНК, и только при наличии не менее 400 делегатов. Это давало возможность оттянуть открытие Учредительного собрания. 27 ноября к Петрограду привели 10–12 тыс. матросов. Рано утром 28-го, то есть в тот день, когда, согласно решению Временного правительства, должно было открыться Учредительное собрание, Всероссийская чрезвычайная комиссия (ВЧК) арестовала на квартире графини С. В. Паниной членов ЦК партии кадетов – Ф. Ф. Кокошкина, А. И. Шингарева, князя П. Д. Долгорукова и саму графиню. Шла речь о том, чтобы не допустить Партию народной свободы к участию в Учредительном собрании.

ВЧК была организована в канун открытия Учредительного собрания как структура, которая должна была заменить Военно-революционные комитеты (ВРК) Советов, то есть фактически – ВРК Петроградского Совета: Петроградский ВРК ликвидирован 5 декабря, ВЧК образована 7 декабря 1917 г. Таким образом, на место органа Советов, который формально должен был осуществлять диктаторскую власть (хотя фактически был орудием в руках партии Ленина), была создана «чрезвычайная комиссия» с действительно чрезвычайными полномочиями относительно контроля над всеми областями жизни, в том числе экономической.

ВЧК начала с репрессивных мероприятий. 18 декабря с ордером главы ВЧК Дзержинского и его заместителя Ксенофонтова арестованы члены «Союза защиты Учредительного собрания» И. Г. Церетели, В. М. Чернов, Ф. И. Дан, А. Р. Гоц, Л. М. Брамсон и др. – всего 12 человек. Левые эсеры запротестовали, их представители в правительстве освободили арестованных. Ленин на протест левых эсеров ответил, что указанные деятели были арестованы не в судебном порядке, а для «выяснения личности», и настоящий акт не тянет за собой дознания и следствия. Началось уточнение полномочий ВЧК, в ходе которого левые эсеры всячески пытались ограничить ее права.

На 5 января 1918 г. в Петроград прибыли свыше 400 делегатов Учредительного собрания. Пока готовилось открытие собрания, состоялась демонстрация его защитников. Демонстрация была разогнана, 8 человек убито. Собрание началось в 16 часов, работало 12 часов, заседание было закрыто по настоянию начальника караула матроса Железнякова и больше не возобновлялось.

Согласно постановлению Совнаркома от 31 января 1918 г., ВЧК имела право принимать административные меры и – в судебной отрасли – осуществлять мероприятия органа дознания: вести расследование и передавать дело в Следственную комиссию и дальше в суд. Однако на деле это постановление уже ничего не значило. И до него, и после него расстреливали без суда и следствия. Только имея в виду это обстоятельство, можно понять судьбу Учредительного собрания.

Роспуск Учредительного собрания означал погружение России в полный хаос беззакония.

В. Д. Бонч-Бруевич возглавил после переворота в одно и то же время управление делами СНК и Следственную комиссию ВЧК, которая находилась в 75-й комнате на третьем этаже Смольного. Это был первый карательный институт новой власти. Накануне 10-й годовщины Октября В. Д. Бонч-Бруевич напечатал небольшую книжечку воспоминаний в библиотечке «Огонька».[164] В ней рассказывалось, как большевистское руководство безуспешно пыталось подчинить своему контролю революционных матросов, которые составляли гарнизон столицы.

Бончу стало известно, что в гвардейском экипаже, где содержалась команда линкора «Республика» во главе с председателем судового комитета Анатолием Железняковым, держат и истязают заключенных. Бонч-Бруевич взял мандат у Ленина и в сопровождении приближенного к руководящим лицам поэта Демьяна Бедного поехал в темные трущобы на Канавку около Новой Голландии, где и сегодня не слишком людно, а тогда и совсем было пусто и нерадушно. В экипаже матросы показали ему трех арестованных офицеров, из которых один, больной туберкулезом, имел какие-то адреса и отказался отвечать, а двое приехали в Питер просто так, один – с конфетами для матушки. Офицеров Бончу ни под каким предлогом не отдали; потом пили спирт, старший брат Железнякова – неформальный лидер матросов – рассказывал, что охотится на офицеров и стреляет им в печень, уже убил сорок одного, скоро их будет сорок четыре. Самым свирепым был какой-то низенький крепкий морячок, о котором со смехом говорили, что на рассвете ему обязательно нужно кого-то убить; морячок уже покрылся гусиной кожей, забормотал: «убить… надо убить…», но ему поднесли стакан спирта, он выпил залпом и потерял сознание…

Через несколько дней член команды, большевик, тайно пришел в 75-ю комнату и рассказал Бончу, что уже два офицера убиты, в живых случайно остался один; арестованных офицеров и просто интеллигентного вида людей матросы водили по квартирам и требовали денег или хотя бы серебряных ложек в обмен на обещание сохранить несчастному жизнь. Потом невольника после истязаний убивали и ехали развлекаться в публичный дом. Один арестованный (тот, что с конфетами) остался живым случайно – его забыли в машине под ногами, куда положили, чтобы удобнее было бить, и потом решили еще раз использовать в качестве приманки. Ленин страшно разгневался и приказал во что бы то ни стало вырвать офицера из рук матросни, и сделать это оказалось поразительно легко: Бонч приехал в экипаж, когда все перепились, спокойно забрал офицера, и тот, не веря своему счастью, очутился в Петропавловский крепости.

Вот почему матроса Железнякова так послушалось Учредительное собрание. В ходе заседания большевистской фракции во время перерыва, как вспоминал Раскольников, кто-то из большевиков предложил после провозглашения декларации покинуть Учредительное собрание. Ленин категорически запротестовал: «Неужели вы не понимаете, что если мы вернемся и после декларации покинем зал заседаний, то наэлектризованные караульные матросы здесь же, на месте, перестреляют тех, кто остался?»[165]

Как и весь Петроград, как и вся Россия, Учредительное собрание было уже в руках неконтролируемой разнузданной стихии, которую можно было сдерживать лишь иногда и ценой огромных усилий.

Товарища министра образования графиню С. В. Панину судил революционный трибунал 10 декабря 1917 г. за то, что она отказалась отдать представителям большевистской власти 93 тыс. рублей, которые принадлежали министерству. Молодую и красивую родственницу украино-российского либерального деятеля И. И. Петрункевича, чрезвычайно популярную общественную деятельницу (ее портрет работы Репина выставлен в Российском музее), которая подарила городу Народный дом, твердую в своих убеждениях демократку, осудили довольно мягко: задержали до уплаты денег и отпустили после того, как люди собрали и отдали большевикам эти 90 тысяч. На процессе новая власть выглядела убого. Но арестованных вместе с графиней больных Шингарева и Кокошкина матросы нашли в больнице и перекололи штыками в кроватях.