Кровавый век - Мирослав Попович

Как и весь Петроград, как и вся Россия, Учредительное собрание было уже в руках неконтролируемой разнузданной стихии, которую можно было сдерживать лишь иногда и ценой огромных усилий.

Товарища министра образования графиню С. В. Панину судил революционный трибунал 10 декабря 1917 г. за то, что она отказалась отдать представителям большевистской власти 93 тыс. рублей, которые принадлежали министерству. Молодую и красивую родственницу украино-российского либерального деятеля И. И. Петрункевича, чрезвычайно популярную общественную деятельницу (ее портрет работы Репина выставлен в Российском музее), которая подарила городу Народный дом, твердую в своих убеждениях демократку, осудили довольно мягко: задержали до уплаты денег и отпустили после того, как люди собрали и отдали большевикам эти 90 тысяч. На процессе новая власть выглядела убого. Но арестованных вместе с графиней больных Шингарева и Кокошкина матросы нашли в больнице и перекололи штыками в кроватях.

О расстреле царя и его семьи, как и о расстреле великого князя Михаила Александровича, большевики ничего не сообщали. Отсутствие официальных данных о судьбе семьи Романовых снимало все вопросы относительно легитимности власти в России. А Учредительное собрание, которое так и не состоялось, оставило проблему российской государственности открытой. Тайное истребление всей семьи Романовых входило, таким образом, в общий план ликвидации правового пространства России.

Ужас пронизывает от картин убийства царской семьи – кровавой бойни, где жертвами фанатиков и садистов стали и царская чета, и девушки-княжны, и больной мальчик-наследник. На заседании СНК после доклада о расстреле царской семьи на минуту воцарилась неловкая пауза, а затем по предложению Свердлова правительство перешло к текущим вопросам. Для чего было убивать всех этих людей? В какой очаг были брошены их еще не остывшие трупы – в пожар мировой революции? Неужели только для того, чтобы быть еще более радикальными, чем убийцы Людовика XVI и Марии Антуанетты?

Собственно, в безмерной жестокости истребления царской семьи и их близких прослеживается определенный политический принцип. Это не была привычная для большевиков демонстрация силы с целью запугивания возможного противника.

Как бы это ни звучало парадоксально, можно утверждать, что даже это зверское убийство свидетельствует не только о большевистской жестокости. Суть и специфика коммунистической диктатуры – безразличие к моральной стороне вопроса: для достижения власти все средства, которые партия Ленина собиралась употребить, были хороши.

Бонч-Бруевич вспоминал позже, что к революционному террору большевики были готовы, об опыте своих предшественников-якобинцев говорили не раз. Но все это были общие разговоры и общая абстрактная готовность. Когда Бонч доложил Ленину о существовании антибольшевистского подполья, Ленин подошел к окну, побарабанил пальцами по стеклу и сказал: «Ну что же, нужно будет выслать их в Финляндию на пару недель, пусть одумаются».[166] Первые покушения на Ленина не привели к политическим последствиям, их просто замолчали. Позже, в лекции о государстве, прочитанной в университете имени Свердлова, Ленин сравнивал диктатуру (в идеальном случае) с управлением оркестра дирижерской палочкой. Но он понимал, что следовать его дирижерской партитуре будут лишь тогда, когда за невыполнение четкого указания можно поплатиться жизнью.

Ленин шел на риск, он был готов на все. Он полагался на энтузиазм «товарищей рабочих», но не было такой крови, которая могла бы его остановить. С самого начала он рассчитывал на пример якобинского террора. Конечно, не в буквальном смысле – установить гильотину на Красной площади; Ленин понял, что страх парализует противников самой угрозой «всеобъемлющего и действительно всенародного террора», который будут нести «отряды вооруженных рабочих». Этот паралич страхом и был основным оружием «классового воспитания».

1918 год именно этим и отличался от последующих периодов Гражданской войны. Стихийная сила «всенародного террора» вылилась в хаос «царства смерти», хаос, из которого родилась «культура террора» 1919–1920 годов.

«Подавление контрреволюции» было возложено на ВЧК в центре России, а на периферию империи послали отряды войск под руководством большевистских комиссаров.

Двадцатипятилетний Ивар Смилга был в Финляндии председателем российских советов и попробовал, опираясь на солдат, захватить власть, но неудачно. С отрядами матросов и солдат литовского полка в Могилев, в ставку российского верховного командования, прибыл назначенный главнокомандующим известный большевик – тридцатитрехлетний Крыленко, который имел юридическое образование (экстерном) и военное звание прапорщика. Отряд, прибывший с ним, учинил расправу над прежним главнокомандующим, генералом Духониным и его женой; труп Духонина был здесь же разут, бумажник с деньгами и документами украден. Ничем, кроме демобилизации старой армии, Крыленко не хотел и не мог заниматься. О методах установления «советской власти» говорит распоряжение Крыленко от 22 января 1918 г.: “Крестьянам Могилевской губернии предлагаю расправиться с эксплуататорами по своему усмотрению”».[167]

А самой показательной, по-видимому, была экспедиция Владимира Антонова-Овсеенко в Украину.

В распоряжении Овсеенко были три группы войск: Северный отряд Сиверса, Московский революционный отряд Саблина и Воронежская армия Петрова. О Петрове, молодом подполковнике-эсере, который был расстрелян позже англичанами как один из бакинских комиссаров, Антонов писал в воспоминаниях: «Его стратегические планы были грандиозны. Личная храбрость чрезвычайна, но организовать какое-либо мелкое дело он не умел».[168] Когда пришли в Украину, отряд Петрова был уже совсем небоеспособным.

В. А. Антонов-Овсеенко

Так же распался и отряд Саблина – после Купянска его фактически не существовало. В дневнике Бунина под 25 февраля 1918 г. читаем: «Юрка Саблин – командующий войсками! Двадцатилетний мальчишка, любитель кэк-уока, конфетно-смазливенький…»[169] Саблин, который сделал молниеносную полковничью карьеру на бессмысленных атаках в «германскую» войну (и стал, конечно, левым эсером, а затем коммунистом), дослужился до генеральского звания и дожил до «ежовщины».

Прапорщик Сиверс происходил из прибалтийских дворян, был широко известен как редактор большевистской «Окопной правды» летом 1917 г.; чахоточный, нервный, он говорил взахлеб, но в работе неизменно соблюдал методичность. Отряд Сиверса занял Харьков и в первую очередь арестовал мирную делегацию Украинской Центральной Рады, которая приехала на переговоры. Штаб Сиверса, пишет Антонов, превратился в судилище. «Председателем суда был Клейман, человек очень рьяный, а членом суда – простодушный матрос Трушин, который считал каждого белоручку достойным истребления… «7-я верста» помнится обывателям Харькова».[170] В отряде Сиверса началось пьянство, 300 человек было отправлено назад в Москву. 4 января 1918 г. Сиверс добрался до Донбасса, его отряды взяли Ростов. Зверства штаба Сиверса описаны в книге социал-демократа А. Локермана «74 дня советской власти», которая вышла в Ростове в 1918 г. «Штаб Сиверса категорически заявлял, что все участники Добровольческой армии и лица, которые в нее записались, без различия относительно степени участия и возраста, будут расстреляны без суда и следствия».[171] Арестованных раздевали в штабе до белья, гнали по морозу по улицам к церковной ограде и там расстреливали. Как пишет Антонов-Овсеенко, меньшевики в ростовском Совете обвинили Сиверса в насилии и грабежах и неожиданно были поддержаны комиссаром Первого Петроградского красногвардейского отряда Е. Трифоновым. Он выступил против «безобразий и безрассудных расстрелов, которые творятся отрядом Сиверса».[172]

И. Т. Смилга

Наиболее показательна история подполковника Муравьева.

Он командовал красными войсками под Петроградом в послеоктябрьские дни, при комиссаре Антонове-Овсеенко был главнокомандующим в Украине; потом, летом 1918 года, назначен командующим фронтом против чехословаков, поднял восстание против большевиков и был ими расстрелян. Муравьев был палачом Украины, на нем кровь тысяч людей, убитых в застенках и просто на улицах. Жертв «офицерской» бойни в Киеве в 1918 г. насчитывается около 2 тысяч; военных вызывали «для проверки документов» в театр и прямо там, в партере, расстреливали и рубили саблями.

Трудно, правда, отделить от личной вины Муравьева ответственность коммунистов: 22 февраля 1918 г. в Киеве ЦИК Украины (Евгения Бош) образовал Чрезвычайную комиссию Народного секретариата для защиты страны и революции во главе с Виталием Примаковым.