Кровавый век - Мирослав Попович

Между тем Грецию постигло национальное несчастье. В своих мемуарах Ллойд-Джордж рассказывает о нем очень романтично: молодой король Александр играл в саду со своей обезьянкой, она укусила короля, начался сепсис, Александр умер, и на престол вернулся прежний король Константин, пронемецкий консерватор и полное ничтожество. Все это правда, но дело не только в обезьянке – летом либеральный национальный лидер Венизелос полностью проиграл выборы, и возвращение реакционного короля послужило антивоенным симптомом, который удивительным образом соотносился с правым поворотом в политическом сознании масс.

Король поневоле сделал все для поражения Греции. Поскольку генералитет и высшее офицерство подбирались Венизелосом, Константин замещал их кем придется; так, командующим армией стал психически больной генерал Хадженестис. Кемаль-паша полностью разгромил парализованную греческую армию, и в конечном итоге союзники были вынуждены признать его правительство и отказаться от Севрского мирного договора.

Ленин возлагал большие надежды на сопротивление турков Антанте. Характерно, что бывшие младотурецкие лидеры Энвер-паша и Джемаль-паша, кровавые убийцы, дело которых Верховный суд Турции весной 1919 г. передал в военный суд, в 1920-м появились в Москве. Оттуда Джемаль поехал в Афганистан как советник эмира Амануллы-хана, а Энвер отправился в Баку на съезд народов Востока, потом – в советскую Бухару. Там он сначала был командующим красными войсками, а затем сбежал к повстанцам-басмачам и провозгласил себя главнокомандующим войсками ислама как зять халифа – наместника пророка. В августе 1922 г. Энвер погиб в бою около афганской границы. Джемаль вернулся из Афганистана в советскую Грузию и в том же 1922 г. был убит на одной из улиц Тбилиси армянским мстителем. Годом раньше в Берлине армянский студент Согомон Тейлирьян убил Талаат-пашу.

Невзирая на колоссальные внутренние трудности, на голод в стране, правительство Советской России не жалело оружия и денег для помощи туркам. Из Туапсе в Трабзон шли транспорты с оружием. Летом 1920 г. Орджоникидзе получил из России для отправления Кемалю 6 тыс. винтовок, 5 млн патронов, 17 600 снарядов. А в сентяб ре 1920 г. уполномоченному Кемаля в Эрзеруме большевики передали два центнера золота в слитках. За российское золото Кемаль покупал оружие у итальянцев.

В то же время Ленин пытался усилить коммунистический фланг «турецкой революции» в расчете на «перерастание» ее из революционно «демократического» этапа в «пролетарский». Кемаль вел переговоры с руководителем турецких коммунистов Мустафой Субхи, романтиком, бывшим студентом Сорбонны, предлагая ему отправиться из России в Турцию и принять участие в борьбе против Антанты. Субхи хотел вернуться с полком азербайджанских добровольцев, но с Турцией граничит не Азербайджан, а Армения. Наконец в январе 1921 г. председатель компартии Турции Субхи, генеральный секретарь компартии Этхем Неджет и 13 членов ЦК отправились в Турцию. Командующий войсками округа Кязим Карабекир имел директиву Кемаля – не допустить Субхи к Анкаре и действовать «в соответствии с обстоятельствами». Субхи и его товарищей схватили, заковали в кандалы, беспощадно избили, вывезли на моторной лодке в море, а там подъехали убийцы на другой моторной лодке, перекололи коммунистов штыками и сбросили в море. Обезображенные тела прибило волнами к берегу. В советской прессе писали, что их убила «толпа, подкупленная купцами». Но ленинская помощь Кемалю продолжалась.

Отметим парадоксальный факт. Россия Ленина – Троцкого на новых социально-политических принципах реализовала тот поворот к Центральным государствам, к которому склонялся император Николай II. Россия Брестского мира стала нейтральным и неявным союзником Германии. После Октябрьского переворота главным внешним врагом красной России стал либерально-демократический Запад – Англия, Франция и Соединенные Штаты. Советское правительство ищет контакты с теми силами в Германии и Турции, которые готовы продолжать войну с Антантой. Поэтому оно демонстративно не признает «Версальскую систему», не признает и Лигу Наций, и решения Вашингтонской конференции, которые прекратили гонку морских вооружений.

Геополитические расчеты Коминтерна исходят, конечно, из других соображений и выражают иную систему ценностей, чем имперская политика старой России. Но в своих общих итогах они обнаруживают определенное сходство.

Здесь можно было бы вспомнить о давних симпатиях немецкого Генерального штаба к Ленину и большевикам, подкрепленных финансовыми вливаниями, которые сегодня уже не составляют секрета. Тогда, в годы войны и после победы большевиков, это была глубокая тайна, и даже Троцкий, нужно думать, с искренним гневом опровергал слухи о немецкой помощи Ленину. Идея финансовой поддержки Ленина была подсказана немецкому Генеральному штабу давним приятелем и единомышленником Троцкого Парвусом (Гельфандом), который и осуществлял передачу денег большевикам сложным путем через своего дальнего родственника, большевистского финансиста Ганецкого (Фюрстенберга).

Правительство Керенского знало об этих контактах, но не имело в своем распоряжении серьезных доказательств. Сегодня архивы открывают эту едва ли не самую неприглядную тайну партии Ленина.

Однако сама по себе история с тайной поддержкой большевиков немецкими милитаристами говорит только о том, что Ленин был способен заключить соглашение во имя революции с кем угодно, хоть с самим дьяволом. Конечно, большевики не были немецкими шпионами. Ленин считал, что он использует немецких генералов, а немецкие генералы считали, что они используют Ленина.

Во всяком случае и Брестский мир, и система Рапалло с последующим тайным сотрудничеством РСФСР с немецкими милитаристами – настолько тайным, что о нем не должны были знать даже социал-демократические руководители немецкого правительства, а когда они что-то разнюхали, то подняли огромный скандал, – и явные и тайные военно-политические отношения большевиков с турецкими националистами, и открытая враждебность к «Версальско-Вашингтонской системе» свидетельствуют о попытках создать «ось» Москва – Берлин – Анкара, открытую для всех врагов Антанты, в будущем, возможно, дополненную Пекином и Дели. И по крайней мере, в этом отношении политика большевиков обнаруживает удивительную общность с супервеликодержавными глобалистскими тенденциями, которые находили проявление в политике их крайнего антипода – последнего императора России.

Первый кризис XX века: итоги

Итак, вернемся к общей оценке катастрофы, которая называется Первой мировой войной и включает такие последствия, как Версальско-Вашингтонская система и коммунистический режим («диктатура пролетариата») в России.

Связанные с оценкой причин и общего характера Великой войны проблемы занимали науку на протяжении всего XX века и остаются предметом острых дискуссий и сегодня. Классические труды по поводу причин войны вышли во Франции в межвоенный период; это – книги П. Ренувена «Непосредственные причины войны» (Париж, 1925) и «Исторические споры: 1914. Проблема происхождения войны».[157] В послевоенное время острую дискуссию вызывала книга немецкого историка Ф. Фишера, которая вышла в 1961 г.[158] и была переведена на французский язык в 1970-м. Дискуссии были просуммированы в книге Ж. Дроза «Причины Первой мировой войны. Историографический очерк», которая опубликована в Париже двумя изданиями – в 1973-м и 1997 гг..[159] На месте битвы на Сомме в 1916 г., в Перронне, создан Музей истории Великой войны, при котором действует Центр исследований; на русском языке опубликована обзорно-аналитическая статья его президента Жан-Жака Беккера.[160] Один из самых глубоких трудов на эту тему, книга выдающегося французского историка Ж.-Б. Дюрозелля «Великая война французов (1914–1918)», законченная им незадолго до смерти и опубликованная в 1994 г., вышла с подзаголовком: «Необъятное» (“L’incompréhensible”).[161]

Необъятным и необъясненным остается не только факт огромного национального подъема, который позволил французам выдержать чрезвычайное напряжение и непереносимые трудности войны – так же, как и немцам, и всем другим участникам планетарной трагедии. Настоятельным остается и вопрос: как могло все это произойти.

Стоит ли для ответа на этот вопрос возвращаться к переоценкам причин Первой мировой войны?

По-видимому, не стоит. В конечном итоге, причины войны при всем их запутанном разнообразии описаны и установлены в необъятной литературе. Причины для прошлого всегда можно установить, но, как уже говорилось, история, когда она умирает и превращается в книгу, в архивно-музейное прошлое, теряет пульсирующее разнообразие своих нереализованных возможностей, а вместе с тем многомерность и, так сказать, выпуклость.