Современный грузинский рассказ - Нодар Владимирович Думбадзе

если поначалу он был преисполнен энергии, ходил с гордо поднятой головой и деловито распоряжался в доме, то под конец настолько безысходной показалась ему его участь, что он даже заслужил робкий упрек матери, когда поднял на крышу бутылку водки и в ответ незаслуженно ей нагрубил.

Часто Важа садился на недокрытую крышу, дымил дешевой сигаретой и, вертя в руках черепицу, осматривал окрестности села — большую долину, за которой начинались горы, узкий перевал и снова долину. Эти места ему были хорошо знакомы. Важе не раз приходилось возить туда краденых коров.

При тусклом свете фар двое молодых, здоровых парней успевали освежевать и разделать за половину ночи четыре туши. Остальное время у бойких ребят уходило на переезд через перевал и сбыт товара. Закусочные и хинкальные с готовностью покупали краденое, и тогда начиналась сладкая жизнь: попойки, поезда, машины, море, женщины… Так и подкрались сорок лет, палец о палец для дома не ударил. Много было всего испытано, увидено, прочитано, услышано, парень он был крепкий, здоровый, на лопатки, как говорится, никто не укладывал… Словом, много всего было, и побаивались его. Бедняге-киномеханику не раз приходилось фильм о Георгии Саакадзе с утра до вечера крутить для него и его друзей. Почитал Важа Георгия Саакадзе.

— Пошли, прошу тебя, как брата, пойдем! — просил уполномоченный Важу, вышедшего ранним утром ремонтировать дом. Важа отказывался, приводил в порядок рабочие инструменты, рассортировывал…

— Нет, Бидзо! Мне крышу доделывать надо, пора уже, а то все сижу на ней и чувствую, крылышки у меня растут, вот-вот взлечу. Нет, не смогу…

— Пойдем, а, дядя! Я ведь тебя ни о чем не просил?! Пойдем, я с ребятами поспорил, не верили, я и поспорил…

— О чем поспорил?

— За два часа, говорю, мой дядя мотор из машины достанет. Все думают, что я вру, хвастаюсь, пошли, пожалуйста…

— Ну, ладно, если бы не Гогия, я с тобой, Бидзо, не пошел бы, запомни! — сказал Важа, занес инструменты обратно в сарай и вскоре вышел оттуда с небольшим ящиком. В нем лежали заржавленные автомобильные ключи. Важа поставил ящик в коляску и уселся сам. Бидзина посадил Гогия на заднее сиденье, и мотоцикл понесся по направлению к автотранспортной конторе.

В центре заасфальтированного двора на ямах стояли три старые машины. Во дворе, несмотря на воскресенье, топтались шоферы и просто зрители. Два горьковчанина в спецодежде каждый у своей машины ждали прихода соперника. Тут же находился и начальник АТК. Важа улыбнулся зрителям, кивнул двум-трем знакомым и с видом человека, знающего свое дело, подошел к машине.

— Все это ты, Бидзина, затеял, так что я с себя ответственность снимаю, — объявил уполномоченному начальник АТК и подошел к столику, установленному тут же во дворе.

— Не беспокойся, — Бидзина повернул к себе настольные часы и спросил, здесь ли музыканты.

— Здесь-то они здесь, но, может, без литавр обойдемся…

— Раз за это мероприятие целиком и полностью я отвечаю, проведем его, как уговорились. Как ваших механиков зовут?

— Саша и Иван, они из Горького. Мы пригласили, их на год… — пустился в пространное объяснение начальник АТК, но Бидзина не стал его слушать.

— Гогия, поди сюда! — Уполномоченный усадил мальчика рядом с собой. — Главные арбитры — это мы, а Гогия будет следить за участниками состязания… Начнем по моей команде, я скажу это по-русски, Важа, тебе, надеюсь, переводчик ненужен.

— Четверть жизни в тех местах провел, — усмехнулся Важа и раскрыл ящик.

…Три цепные тали для вытаскивания мотора, словно три гильотины, нависли над головами мастеров. Музыканты в кузове одной из машин ждали команды.

— Что будем играть? — спросил барабанщик.

— Сачидао[15]. А там сами знаете, — ответил Бидзина и обернулся к механикам: — Слушай мою команду, ребята! Раз… два… начали!

Музыканты надули щеки, и протяжные звуки сачидао перекрыли шум людного гаража.

Три автомобильных дел мастера кинулись к своим машинам и неистово принялись за дело. Музыка распалила зрителей, никому не стоялось на месте — они вертелись, переговаривались, спорили, кружили по двору, нагибались, становились на цыпочки, словом, их глаза, мысли и чувства были там, рядом с механиками.

Горьковчане поначалу посмеивались, подмигивали музыкантам, выкрикивали известное: «асса! асса!», но улыбки постепенно сошли с их лиц, они втянулись в работу, влезали и вылезали из-под машин, спускались в яму и выскакивали обратно, возились с двигателем, головой погрузившись в машинное чрево. Однажды Иван подал земляку нужный тому ключ, и тотчас же раздался звук свистка. Главный арбитр Бидзина погрозил пальцем нарушителям правил соревнования, те приняли предупреждение, извинились, не прерывая между тем работы. Мелодия сачидао волновала и мастеров, подгоняла их, а всех больше Важу: его она горячила и разжигала в десять раз больше, чем остальных, глаза его сверкали, из рук, казалось, вылетают искры, и наиболее восторженные возгласы зрителей были в его адрес, инструменты так и мелькали в его руках, и все его существо словно растворилось в ритме музыки…

Незаметно бежали минуты — десять, двадцать, тридцать, час… На девяностой минуте в победе Важи уже никто не сомневался. Так оно и случилось. Важа крючком зацепил двигатель и потянул за цепь, переброшенную через блок.

Ровно через пять минут закончил работу Иван, а вслед за ним и Саша. Музыканты, притихшие было, заиграли туш, дули в мундштуки дудуки[16] — вот-вот щеки лопнут, барабанщик палками мерно отбивал такт, кому-кому, а им, старым борцам, радость победы была понятна.

В честь Ивана они сыграли «Катюшу», причем барабанщик выступал на этот раз в роли певца. Дудукисты довольно точно воспроизводили мелодию этой далеко не восточной песни. Барабанщик пел неплохо, с грузинским акцентом, правда, и после первого куплета часть зрителей подхватила песню. Веселье царило вокруг. Гогия со своими сверстниками боролся в конце двора. Они кувыркались, ходили, как говорится, на голове.

Они же и поднесли победителям короткие, оплетенные черешнями ветки. Важе досталась одна ветка, Ивану — две, а Саше — три.

— Что скажешь теперь? — торжественно спросил уполномоченный у начальника АТК.

— Скажу, что говорил… Разве же я сомневался или сомневаюсь