Врата небесные - Эрик-Эмманюэль Шмитт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я сомневался, стоит ли мне вмешиваться, потому что не знал, останусь ли в Бавеле или мне пора ретироваться. В тот момент количество больных вынуждало меня продолжать работу, однако я не планировал стать лекарем Нимрода – тем, кто обеспечит и укрепит его мегаломанскую тиранию. Я согласился отправиться в Бавель в обмен на информацию о Нуре, а потому с нетерпением ожидал появления царицы Кубабы.
Возвращаясь в Сад Ки, я время от времени заставал там сидящего подле Маэля Гавейна. Мальчик часто оставался по вечерам в одиночестве. Несмотря на появившуюся работу, лесоруб пропадал в кабаках и пропивал там заработанные в столярной мастерской гроши. От алкоголя он становился все более грузным, его тело тяжелело, как и его сознание; этот здоровяк растолстел, а его разум, и прежде не слишком проворный, затуманился вовсе и почти не улавливал сути происходящего. В тех редких случаях, когда отец и сын оказывались в пансионе вместе – Маэль дни напролет проводил в школе, а Саул ночами шлялся по кабакам, – малыш удивлялся непонятливости этого гиганта, но, любя отца, в конце концов смирился и стал обращаться с ним как старший. Так что Волшебник составлял для мальчугана приятное и желанное общество.
Я потребовал, чтобы Гавейн предупредил Кубабу: или она расскажет мне о Нуре, или я ухожу!
Спустя неделю Волшебник принес табличку, которая содержала ответ правительницы, и прочел ее мне: «Если один человек угрожает другому, определим, кто из двоих потеряет больше. Нарам-Син объявляет Кубабе, что готов уйти. Пусть уходит! Он не узнает ничего о той, которую ищет. А Кубаба останется царицей Киша. Пусть Нарам-Син сменит угрозу на терпение». Я в ярости протянул руку:
– Покажи мне табличку.
Волшебник дал ее мне, и я расшифровал, что там написано. Знаки не соответствовали словам.
– Ты лжешь, Гавейн!
Я прочел написанное на табличке вслух и заметил, что в тексте нет ни смысла, ни связи, словно это нацарапал неграмотный человек.
– Подобные розыгрыши, господин Волшебник, годятся для караванщиков, но не для меня! Неужели ты полагаешь, что я столь глуп?
– О мой дорогой, возвращаю тебе твой вопрос: неужели ты полагаешь, что я столь глуп? Ты что, думаешь, что я пришел бы с этой галиматьей, если бы хотел переврать послание? Мне было бы проще написать его самому.
Гавейн был прав, и это встревожило меня. Он подошел ко мне, улыбаясь едва ли не заговорщицки:
– Мы используем секретный шифр. Каждый знак отсылает к другому. Достаточно лишь знать систему.
И он пустился в убедительные доказательства. В такой дешифровке письмо говорило в точности то, что он произнес. Гавейн заключил:
– Кубаба не желает никого посвящать в свои мысли и приказы. Многие годы она посылает шифрованные послания, которые людям Нимрода, когда те их перехватывают, не удается истолковать[56].
– Если только они не попросят тебя.
Он улыбнулся и с наслаждением произнес нараспев:
– Если только они не попросят меня…
Так или иначе, этот эпизод доказывал мне, что Гавейн действительно служит Кубабе, даже если его лояльность выглядела несколько странной. Ну а я был обречен и дальше тянуть свою лямку. Как долго еще? Когда я найду тебя, Нура?
* * *
– На этой полке покоятся многие века наблюдений.
Принимавший меня в своей астрономической лаборатории Месилим возбуждал мое любопытство. Полный знаний, тайн и невежества, он обнаруживал духовную мощь, которой не обладал его брат. Все в нем вибрировало: то, что он знал, чего не знал, что жаждал узнать. Желание понять придавало ему напряженность, делавшую его тело крупнее и значительнее. Хотя его телесная оболочка, каждая черта и каждая морщина, точь-в-точь совпадала с внешностью брата-близнеца, он иначе обитал в ней; устремленные к горизонту глаза расправляли его плечи и разгибали спину, а страсть к образованию придавала ему скорее живость, нежели возбужденность, и главное – что изменяло блеск его зрачков – он смотрел… Гунгунум видел только свои чертежи, тогда как Месилим вглядывался в звезды. Гунгунум не ждал от мира ничего, тогда как целиком обращенный к тому, что выходит за пределы его понимания, Месилим был чувствителен к событиям. В отличие от архитектора, которого я долго лечил, звездочет сразу признал меня, хотя всего лишь мельком столкнулся со мной ночью в храме Инанны. Теперь, сравнивая их, я отмечал, что возраст по-разному сказался на братьях. Года Гунгунума говорили правду: он уже родился старым и усталым. Года Месилима казались ошибкой: он оставался пытливым молодым человеком.
– Письменность представляет собой бессмертное оружие смертных.
– Что ты хочешь этим сказать, Месилим?
– Звезды, наши небесные Боги, живут в ином ритме, чем мы. И в ином времени. Чтобы исследовать их, требуются поколения и поколения. А письменность предоставляет нам это великое множество данных.
Он снял с полки покрытую необычными значками глиняную табличку.
– Здесь очень старый текст, записанный жрецом Забабы; в нем упоминается похожий на лодку световой поток, который расколол небесный свод и оставил за собой огненный след. У нас есть две гипотезы: или это явление произошло однократно, или оно повторяется. Вообрази, что это случается каждые семьдесят шесть лет, так вот, мы это узнаем![57] Письменность дает возможность развития науки о звездах.
– Ты полагаешь, что люди вечно будут созерцать звезды?
– Познать небо – это познать самого себя! Звезды создают и разрушают нас, они влияют на нас. Как жизнь муравьев, вроде нас, может ускользнуть от них, управляющих временами года, посевами, цветением и урожаями? Им мы обязаны не только своим существованием, но также возможностями, препятствиями, удачей или невезением. Если каждый человек замечал, что полнолуние приближает роды, тревожит сон и будоражит безумцев, то мы, ученые, отметили еще множество других взаимосвязей.
– Но как к этому подступиться?
– Я ищу в небе божественные знаки. Чтобы их заметить, следует изучить обычный ход светил, их периодические движения, где они восходят, где заходят и в какой момент. Необычное в
