Горелый Порох - Петр Сальников

— Ну, женишочки милые да невестушки любые, будя карасин палить да судьбу спытывать! Петухи давно запели — ночь на утро повернули…

Перекрестясь, повитуха подошла к лампе и увернула фитиль до лампадного света.

На дворе крепкий морозец крутко калил воздух, сонное небо с полунощной ленцой высевало чуть заметный сухонький снежок на притихшие подворья и Лядовское окрестье. Собаки молчали и лишь петухи затевали свои первые песни. Это еще не побудка, а лишь звуковая отметина середины ночи. В природе ощущалась та переломная пора, когда не было еще морозной лютости, какая наступает между рождеством и крещеньем. Рождественские морозы еще не сдали свой караул, а крещенские не приняли смену. После табачного смрада, каким всегда настоена изба Любы-повитухи, ночной воздух был студено чист и свеж.

Лесник дед Разумей увез Клаву с гармонистом на подлесный конец деревни, где они жили по соседству. Влюбленных парочек развели по дворам заветные стежки-дорожки…

Последними избу покинули Зябревы. Разошлись, не разжав зубов и даже не откланявшись, как обычно. Однако шагов через десяток Зимка прорвало-таки, и он, как из дробовика, внезапно выпалил вдогонку тезке:

— Скукуемся! Обязательно!

— Да, сласкаемся! Какой разговор, — равнодушным и согласным тоном откликнулся Вешок.

4

С того и началось. И началось вроде бы просто. Первое, что сделал Николай Зимний, — напросился с отцом в город и там посетил цирюльника. Из копны всклоченных волос — они осоковой кочкой дыбились на голове — завел себе, подстать казаку, чуб с левым пробором. Заметив такую перемену, через какое-то время, на очередную гулянку с чубом заявился и Николай Вешний, с той только разницей, что бороздка пробора белела у него над правым виском. Но Вешка терзала другая загвоздка — лапти… Во многом же соперники были схожи: и ростом — высоки и статны. Может, Зимок — вершка на два повыше, зато Вешок настолько же шире в плечах. И лицом недурны оба и даже красивы, если сравнить с другими парубками; и оба темны волосом: и носами подходили друг на друга — будто один мастер лепил их; лишь глазами они разнились велико и заметно. Зимок лупоглазее Вешка. Как у нетерпеливой девки, его глазища по-лягушечьи лучились из орбит и горели бешеным светом начищенного клинка. У Вешка они с татарским прищуром и более скрытны — не скоро разглядишь каким светом светятся… Но глаза не беда, а вот лапти сапогам — совсем неровня.

И пришлось Вешку теребить отца. Тот нежадно уступил свои. Хоть и не из последнего «богатства», а с дрожью в руках кузнец Иван Лукич достал из сундука свои жениховские. Яловые, на спиртовой подошве, с блескучими подковками — таких теперь никому не стачать. Отец повертел сапоги в руках, помял головки, даже понюхал зачем-то, приставил к ноге сына, прикинул — в самый аккурат — и подал обнову.

— На, дьявола голова! Трепи на своих погулянках… Я-то лишь раз и надевал их — на свадьбу, твоей матери трафил, — то ли жалеючи, то ли с гордостью проговорил отец, подавая сыну пару, пахнущую лежалой кожей и застойным дегтем. — Скоко годов сошло с той поры, а они все первым сортом: хоть на базар, хоть на показ. Так-то вот…

Николай посулил отцу беречь сапоги и попусту не бить их. Но в тот же день к вечеру убежал на игрища и там, не жалея ни сапог, ни ног, задавал лихого трепака, похваляясь перед всеми обновой.

— Ну, Колюха, тебя теперь и на кобыле не объедешь! — польстил один из парней раздухарившегося Зябрева.

Вешок подошел к парню и что-то сказал ему на ухо. Парень, скиснув лицом, согласно кивнул головой и затих. То же самое он сказал и другим, кто его в тот вечер называл Колюхой. Под угрозой он запретил с того дня называть его так. Улучив момент, он потребовал того же и от Николая Зимнего. Тот, однако и ухом не повел на пустые слова тезки. Его с ума сводили новые сапоги Вешка. Зимок хотел даже попытать, у какого сапожника заказывал такие, но смолчал — не позволила гордость…

Бежало время, все больше и больше разгорались страсти и соперничество женихов. На гулянке в Троицын день Зимок появился уже в шевиотовой тройке и хромовых сапогах с модным скрипом. Он не поскупился набавить мастеру за то, чтобы тот подложил под стельки берестяную щепу для желанного звука. Все вышло чин-чином, и теперь он явно перещеголял Николая Вешнего. Тот, хоть и ответил на вызов, но довольно скромно. Оказавшись по какому-то случаю на станции Паточной, он за бесценок купил у пьяницы телеграфиста форменную тужурку и фуражку. С фуражки Николай срезал латунную кокарду, а петлицы и галуны на рукавах оставил для форса. Железнодорожная амуниция, хоть и недурно смотрелась, однако, была не по плечам могутного парня — под мышками и в заплечьях вскоре повыползли прошвенные нитки, портили вид и смешили его.

А что же Клава?..

Она не совсем быстро, но хорошо распелась в полный голос, научилась недурно плясать и танцевать, бедово целовалась на играх и «бутылочку». Словом, она уже нередко верховодила на игрищах и посиделках. На глазах у всех росла и красивела. Целовалась она с Петей-петушком, с парнями, которых знала и мало знала раньше, целовалась даже с Митей-гармонистом. Не отказала бы Клава и обоим Зябревым, если б они захотели того. Но, по какому-то мужскому уговору меж собой, о чем многие знали, они не подпускали друг друга к своей возлюбленной. Поначалу на их выдумку посмеивались, но потом сошлись на том, что так лучше — больше другим парням достанется. Клава, не разбираясь в жениховских тонкостях, втихомолку, с девичьим самолюбием обидчиво дулась на них. Ей чего-то хотелось от соперников, точно не понимая что именно. Смешной выход из этого подсказала Люба-повитуха. Как бывало в старинушку, при игре в «поцелуйки» принято было наказывать того, кто не хотел целовать сам или не позволял этого делать другому. Наказывали просто и больно — били ремнем по ладоням, по дюжине, а то и по две, раз. Бьет тот, кому отказано в поцелуе. Больше всех от Клавы доставалось Зимку и Вешку, так как они, твердо соблюдая уговор, по-прежнему не хотели целоваться с ней. Ребята находили ремень, что пожвыдче, и Клава, под общий смех, с капризной мстительностью исполняла наказание. Тезки с видимым бахвальством, словно в удовольствие, принимали такие наказания и с еще большей решимостью не подпускали друг друга к ней.

Скоро, однако, «поцелуйки» с наказанием тоже наскучили и всем хотелось больше других игрищ, плясок и хороводов. Плясали оба Николая дурно, танцевали еще хуже. Они острили и злословили друг другу, затевали новые игры, нудные и неинтересные, а всего больше сражались в шашки с Митей-гармонистом, даже тогда, когда гульбище переносилось на волю — на луг или на берег пруда. Нередко из-за их соперничества расстраивались сходки. Влюбленные парочки для свиданий находили другие места и укромки. А совсем молодые парни дурачились, кто во что горазд, вели себя совсем не по-жениховски. Девчата же, охочие до пенья, терпеливо ожидали конца шашечных сражений и потом местились вокруг гармониста в ожидании, когда он запоет. Митя, ублажая себя, начинал «грустить» со своей гармонью о разлуке, о сиротстве и даже о смерти:

Идет смерть по улице,Несет блин на блюдце.Кому кольцо вынется,Тому сбудется,Скоро сбудется,Не минуется…

Поначалу девчата нудливо подвывали Мите, что как-то потрафить ему, но скоро они взрывались и требовали что-либо свое, девичье-молодое. Но Митя, важничая, не сразу менял «ноту» и от грусти к мажору переходил через другую песню:

За воротами кониЗаворочены стоят.Сесть и уехать,Домой не бывать…

… Догадливая молодежь Лядовки скоро почувствовала, что неспроста тезки Зябревы больше играют в шашки, чем в «поцелуйки», не зря шуткуют они, оберегая друг от друга Клаву. Туча собиралась на тучу — подуй ветер и грянет гром! Понимая это и предчувствуя неладное, подружки подговаривали Клаву как-то развеять эти тучи, «отогреть» их, упредить бурю.

— Я — не солнышко, чтобы греть… Пусть ходят, пусть тучатся, — горделиво артачилась Клава. — Вот сойдутся, мы и поглядим на дожжик, какой прольется…

Но поступила Клава иначе. На очередной гулянке она во всеуслышанье пригласила вдруг проводить ее домой Николая Вешнего. На удивленье всем Николай Зимний не воспротивился этому. Дерзость Клавы его даже обрадовала: коль сегодня можно Колюхе-Вешку, то будет (он этого добьется) завтра позволено и ему! Он желал хотя бы такой порухи той крепости, какую они же сами и возвели вокруг красавицы Клавы. Так на самом деле и случилось — в следующий раз первым назвался провожать Клаву Зимок. Ни сама Клава, ни зазевавшийся Вешок не возражали. Клава согласилась потому, что ей хотелось испытать Николая Вешнего: как он будет выполнять обещание, данное им деду Разумею по «охране» от парней его внучки. Николай имел оплошность признаться в этом Клаве, когда провожал ее. И сам теперь понял, что признание это было нелепым и не в его пользу. Однако с того случая так и пошло: с игрищ и гулянок соперники провожай Клаву поочередно. И от этого всем лядовцам было вроде бы ни жарко, ни холодно. Но замирение Зябревых продолжалось недолго.