Дом паука - Пол Боулз

— Мой милый маленький друг, — наконец произнес он, и голос его прозвучал зловеще и хрипло, — наихудшее, что я могу вам пожелать, это по-прежнему оставаться здесь, когда нагрянет тот ужас, которого вы так ждете.

— Я буду здесь, — хладнокровно ответила Ли, — потому что ждать осталось недолго.

Как скверно, подумал Стенхэм, что она так тверда в своих оценках; прежде, когда Ли не высказывала их, было гораздо проще. Кроме того, печальная правда в том, что оба они были неправы. И мусульманину, и индуисту, и кому угодно еще дальнейшее развитие не поможет, но не станет и лучше, если все останется по-прежнему, хотя вряд ли такое вообще возможно. Не имеет ровно никакого значения, кому они будут поклоняться — Аллаху или карбюратору, — в любом случае их игра проиграна. В конце концов, его больше занимают собственные пристрастия. Он предпочитал сохранять существующее положение дел, потому что сопутствующие декорации отвечали его вкусам.

Остаток вечера они почти не говорили. Когда Ли настало время уходить к себе, возник вопрос, где будет спать Амар. Ли хотела позвонить портье и договориться, чтобы Амару предоставили одну из комнат прислуги или просто поставили кровать где-нибудь в углу, но, когда Стенхэм изложил Амару этот план, тот неистово взмолился, чтобы ему позволили остаться тут и лечь на ковре.

— Единственное, — пожала плечами Ли, — что я ни в коем случае не хочу вас беспокоить. Я привезла его сюда, а теперь это оборачивается сплошными неудобствами для вас. Боюсь, он помешает вам работать.

— Это пустяки, — оборвал ее Стенхэм, он все еще никак не мог успокоиться. Когда она ушла и Стенхэм услышал, как щелкнул замок в ее дверях, он отвел мальчика вниз, в уборную и остался ждать в большой темной танцевальной зале, чтобы проводить наверх.

Спрятавшись где-то в циновках, сверчок выводил свою жизнерадостную песнь. Повторяющиеся серебристые ноты напоминали звон крохотного колокольчика во мраке. Грузная луна повисла высоко в небе, ее свет проникал в комнату сквозь дрожащую сеть теней, сплетенную кронами тополей в саду. Стенхэм стоял, прислушиваясь и приглядываясь, гадая, придется ли ему еще когда-нибудь увидеть эту залу в лунном свете, какой он видел ее ночь за ночью столько лет, поднимаясь к себе в башню. Вот и конец лунным ночам, подумал он, услышав шум воды из уборной и звук открываемой двери. «M'sieu! M'sieu!» — проникновенным театральным шепотом позвал его мальчик. «О Боже, я не вынесу если он будет меня так называть», — подумал Стенхэм, довольный, что удалось ухватиться за постороннюю мысль и отвлечься от печальных размышлений.

— Ш-ш-ш! — он провел мальчика наверх, втолкнул в номер и запер дверь.

Мальчик моментально схватил подушку кресла и бросил на ковер посередине комнаты. Затем стянул лежавшее в ногах кровати покрывало и, завернувшись в него, лег.

— Lah imsikh bekhir[133], — почтительно пожелал он Стенхэму, прошептал несколько слов молитвы и затих.

Стенхэм еще с полчаса почитал, потом выключил ночник. Он был не в духе, недовольный тем, как сложился вечер. Мальчик все больше и больше влиял на происходящее; не будь его, Стенхэму было бы легче подступиться к Ли, несмотря на ее холодность и прямолинейность в кафе. Теперь ему даже казалось, что он понимает, отчего она требовала привести мальчика в гостиницу: возможно, решила, что он станет удобной помехой для возможной близости между ними. Пару раз за ночь Стенхэм просыпался и видел закутанную фигуру, лежавшую на полу в лунном свете.

Когда он вновь открыл глаза, солнце уже светило вовсю, и мальчик стоял у окна, глядя наружу. Больше всего Стенхэму не хотелось, чтобы его заставили разговаривать, прежде чем он выпьет кофе. Стараясь двигаться как можно неслышнее, он нащупал за подушкой кнопку звонка, нажал и притворился спящим. Уловка сработала так удачно, что он чуть было вновь не уснул до того, как раздался стук в дверь. Едва открыв глаза, он тут же сообразил, что мальчик попался в ловушку: любой посетитель его непременно заметит. Выскочив из постели, Стенхэм распахнул большую зеркальную дверцу шкафа и указал мальчику, чтобы тот спрятался за ней. В дверь снова постучали, на этот раз намного громче.

Толстяк-француз стоял на пороге с подносом для завтрака.

— Я возьму, — небрежно произнес Стенхэм. Только когда поднос оказался у него в руках, он почувствовал, что может разговаривать спокойно. — Где же все арабы? — спросил он; ни разу до сих пор никто, кроме Райссы и Абдельмджида, не приносил ему завтрак.

— Tous les indigèenes sonten tôle[134], — ухмыльнулся француз. — Управляющий запер их всех по комнатам и спрятал ключи в сейф. Так мы будем хотя бы в безопасности от этих. Вы, наверное, слышали: готовится что-то серьезное, — продолжал он другим тоном.

— Слышал, — ответил Стенхэм.

— Как же вы решили остаться?

— А вы?

Здоровяк пожал плечами.

— C'est mon gagne-pain, quoi![135]

— А, вот видите! — воскликнул Стенхэм. — И я потому же.

Мужчина кивнул так, что стало понятно, что он не верит.

Стенхэм закрыл дверь, и мальчик тут же высунулся из-за своего укрытия, глаза его горели от возбуждения. Вероятно, воображение все еще рисовало ему сцены полицейских пыток.

— Sbalkheir.

— Sbalkheir, m'sieu.

Стенхэм смешал кофе с горячим молоком, положил сахар и поставил кружку на пол возле кровати, рядом с которой стоял мальчик. Этот жест, вкупе с сознанием, во сколько франков он обошелся, заставили его улыбнуться нелепости того, что приходится делить с неотесанным юнцом, имени которого даже не знал, свою комнату и завтрак. В принципе отделаться от него ничего не стоит, но, с другой стороны, моральная цена такого шага могла оказаться огромной — по крайней мере, так ему казалось. И каждый проведенный вместе с мальчиком час лишь увеличивает это бремя.

Неожиданно он спросил у мальчика, как его зовут.

— Да, конечно, теперь припоминаю, — он сделал еще глоток кофе и запихнул в рот остатки тоста. — А что бы ты стал делать, Амар, если бы я тебя выставил?

Мальчик пронзительно посмотрел на него. Взгляд у него был, точно у дикого зверя, и в тоже время человеческий, неотразимый и невероятно чувственный.

— Судьба моя в руках Аллаха. Если мне придется уйти, то по Его воле.

— Так, значит, не боишься?

— Нет, боюсь. И еще мне бы очень хотелось увидеть мать и отца.

Стенхэму показалось, что мальчик хотел что-то добавить, но передумал.

В дверь снова постучали, и тут же в номер вошел здоровяк официант.

— Ah, pardon! — воскликнул он, изумленно глядя на Амара. — Я решил, что месье уже позавтракал.

— Повторите заказ, пожалуйста. Я что-то проголодался. К тому же пришлось поделиться завтраком.

Некоторая развязность сейчас была совсем не лишней.

Официант улыбнулся.

— Une petite causerie matinale?[136]

По-прежнему улыбаясь, он вышел.

Скорее всего, отправится к хозяину, чтобы доложить о присутствии врага в цитадели, подумал Стенхэм, но ничего не сказал. Через несколько минут официант вернулся, неся еще один поднос, который он поставил между Амаром и Стенхэмом.

— Et voilà! — Он отступил на шаг, помахивая салфеткой. — Votre serviteur discret![137] — Розовое лицо сияло улыбкой, он постоял еще немного, любуясь на них, и вышел.

— Еще кофе? — Стенхэм наклонил носик кофейника над чашкой. Но Амара вновь охватили печаль и тревога. У Стенхэма ушло целых полчаса на то, чтобы убедить его, что официант почти наверняка ничего не сообщит полиции.

Солнце за окном медленно взбиралось ввысь, нависая над городом. День был безоблачный и такой ясный, что каждая складка, каждый овраг на склонах далеких холмов были видны отчетливо, как на гравюре. Десять тысяч раскинувшихся внизу плоских крыш поглощали жар, чтобы затем вернуть его обратно в воздух, где ему предстояло постепенно обрести упругую плотность, сохранявшуюся еще долго после наступления сумерек.

Было около девяти, когда в городе начались беспорядки. Стенхэм стоял перед умывальником, брился и в зеркало увидел, как мальчик бесшумно подкрался к окну. Поначалу это были только крики, раздававшиеся из одной части города, прямо под гостиницей, потом — из дальнего квартала, к западу. Но скоро донесся нервный, отрывистый говор перестрелки, возникшей в разных районах города практически одновременно. Стенхэм никак не прореагировал и продолжал бриться, пытаясь представить, какие мысли сейчас мелькают голове мальчика, глядящего в окно. То прерываясь, то возобновляясь вновь, перестрелка продолжалась все утро. Время от времени Стенхэм пытался отвлечь мальчика разговорами, но тот отвечал односложно.

Упакованные чемоданы по-прежнему стояли у двери. «Так уезжаю я или остаюсь?» Казалось, есть один ответ: сейчас уж точно не уезжает. Еще вчера он был готов уехать немедленно, но появление Ли заставило его остаться, хотя из-за этого пришлось пожертвовать работой. В какой-то момент он сбился с пути, это было ясно теперь, когда он не мог просто взять и уехать и на второй день все еще был здесь. Хотя сегодня утром чувство, что он действительно находится здесь, исчезло: с тем же успехом он мог быть где угодно. Комната была уже не той, что прежде, да и гостиница перестала быть местом, которое служило ему домом долгие годы. Все это напоминало один из тех снов, когда спящий предчувствует, что в любой момент ему может присниться что-то ужасное. Разумеется, и речи не могло быть о том, чтобы садиться за работу, одна мысль об этом казалась смехотворной. Просто сидеть и читать тоже вряд ли удастся. Оставалось лишь ждать, пока драма наскучит, но и это могло не выйти, так как он не принимал в ней никакого участия — по крайней мере, такого, которое могло бы его увлечь.