Золотой ключ. Том 1 - Дженнифер Роберсон

— Сарио очень рано научился делать и носить маски, — сказал Дэво. — Причем надежные маски: видимые, но непроницаемые. По его лицу невозможно понять, что он думает. Правда, видны дерзость и честолюбие, но мы за такие грехи не наказываем, за это карает Матерь. — Он остановил качавшийся на цепочке Золотой Ключ. — А ты, Раймон, никогда не делал масок. И не носил. — Он перевел взгляд на икону. — Если бы я захотел узнать, на что способен Сарио, если бы я хотел увидеть его печаль, раскаяние, мучительный страх — все чувства, которые он никогда не покажет, — мне было бы достаточно взглянуть на твое лицо. Оно — как открытая книга.

В костях Раймона зашевелился холод. Казалось, вдруг сменилось время года и на дворе не сырая жара, а колючая стужа.

— Да, три поколения Грихальва не дали герцогам ни одного придворного, а теперь наша мечта сбылась. Но все-таки не кажется ли тебе, что она сбылась слишком рано? Сарио вознесся не только над всеми нами, но и над нашей дисциплиной, и мы не ведаем, чего от него ожидать. — Дэво немного помолчал, прикрывая дрожащей рукой Чиеву до'Орро. — А ты не такой.

Раймон заговорил. Язык плохо слушался, казалось, звуки исходят из чужого горла.

— Он такой, каким мы его сделали.

— Эйха, я в это не верю. Я думаю, Сарио вылепил себя сам. — Голос старика был абсолютно спокоен. — Разве что получил от тебя немного самоуверенности и безрассудства.

Растущая тревога заставила Раймона сорваться на крик:

— Нам был необходим кто-нибудь вроде Сарио! Эхо его слов быстро умерло в сумраке молельни.

— Да, ты прав: вроде Сарио. Но не обязательно он. — Дэво поерзал, подошвы башмаков шаркнули по плитам. — Когда в инструменте изъян, инструмент ломается. И при этом он может ранить того, кто им пользуется.

— Может. А может и не ранить.

— Сознавая возможность беды, надо сознавать и свою ответственность. Если беда случится, виноват будет тот, кто предвидел ее, но не предотвратил. Раймон стиснул зубы и процедил:

— Пресвятая Матерь! Чего ты от меня хочешь? Дэво печально вздохнул.

— Ничего сверх того, что всегда получал от тебя, фрато мейо. Правды.

Скрежеща зубами, Раймон смотрел на икону, стоящую в трех шагах от него на столе. Плакирование золотом, работа нечабвеннго Артурро.

— Поэтому ты и пришел?

"Из-за иконы. Из-за Артурро. Из-за того, что я не способен лгать здесь, сейчас, перед Матерью”.

— Потому что ты никогда не пытался лгать, и я не сомневался, что тебе нужна божественная поддержка. — Дэво с трудом поднялся, неуклюже повернулся к двери. — Раймон, именем нашей Пресвятой Матери и Ее Милостивого Сына говорю тебе: со дня нашего величайшего торжества — первого такого дня, с тех пор как Верро Грихальва уничтожил Кита'аб, — мы не властны над своей судьбой.

Пока Дэво не затворил за собой дверь, Раймон сидел неподвижно и безмолвно, а потом всхлипнул и перестал сдерживать дрожь.

«О Матра! Ну почему у Дэво пришелся к слову именно Кита'аб? Разве нельзя было без этого обойтись?»

В том-то и ирония, что нельзя. Слишком крепко судьба Кита'аба сплелась с судьбой рода Грихальва. Слишком долго он влиял на жизнь Грихальва, на компордотту, и вот превратился в копье, способное пронзать и плоть, и дух.

"Ох-хо-хо. В конце концов я ни за что не стану Премио Фрато”.

Кряхтя по-стариковски, Раймон поднялся со скамьи. По слухам, Сарагоса Серрано выглядел ничуть не лучше его: сутулый, голова всегда опущена, пораженные костной лихорадкой руки сжаты в бессильные уродливые кулаки.

Раймон вновь опустился на колени перед иконой.

— Я его спустил с цепи, — признался он Матре. — Дал ему право поступать, как он сочтет нужным, чтобы стать Верховным иллюстратором…

Инструмент с изъяном — так сказал Дэво.

— ..И теперь, когда он наконец-то рядом с самим герцогом, молю: благослови имя и семя его, и на этом миссия моя будет выполнена. Милая Матерь, Ты мудра. Ты всегда щедра, и я никогда не подвергал сомнению Твою священную компордотту. Но все же позволь в безмерной милости Твоей сказать вот что: если Сарио будет трудиться на благо семьи, герцога и герцогства, я утешу себя мыслью, что сделал правильный выбор. И жертва моя не напрасна.

Глава 21

Точно затравленный волк в ловчей яме, сидел Алехандро в кресле своего покойного отца. Его окружала толпа советников, и все советовали наперебой. Всего лишь два дня назад он узнал о гибели Бальтрана и еще не оправился от потрясения, не успел смириться с потерей. Ему просто-напросто не дали прийти в себя; придворные обрушили на него гору проблем, каждый считал своим долгом напомнить, что вместе с горем Алехандро досталось и герцогство.

Советники раньше него избыли горечь утраты, чего нельзя было сказать о жажде мести. Они предлагали начать войну. Безотлагательно. И требовали его решения. Столь же безотлагательно.

Он поерзал в кресле, отметив, что жесткое кожаное сиденье, сработанное больше двадцати лет назад в расчете на выносливого, сильного и непоседливого Бальтрана до'Верраду, ничуть не подходит его сильному и непоседливому, но еще слишком молодому сыну. Нужен изрядный срок, чтобы обрести отцовское умение спокойно, солидно, уверенно держаться на людях.

"Но мне времени не дадут. Ни за что”.

Алехандро снова поерзал и зло посмотрел на советников.

Точь-в-точь гончие псы. Ждут, когда волк подставит брюхо.

За эти два дня он усвоил, что от вежливости и сдержанности, дающихся ему огромной ценой, проку никакого. Он — герцог, об этом ему твердили постоянно и с таким пылом, что возникло сомнение: а сами-то они в это верят? Или их нужно убеждать? Но ему не давали возможности высказаться. Любые его попытки выразить свое мнение наталкивались на враждебное молчание и лишь изредка — на вежливые возражения.

В нем поднималась злость.

Да они меня ни в грош не ставят!

Если дать выход раздражению и горечи, накричать на советников, как уже случилось однажды, они, наверное, его выслушают. Но он предпочитал держать себя в руках. Нельзя закатывать истерики: это убедит их в его слабости.

«Эйха, а разве я силен?»

Как ни крути, отец плохо подготовил его к наследованию власти. Но вряд ли можно его за это винить, сорок три — возраст далеко не предельный (разве что для Грихальва), к тому же Бальтран до'Веррада перед отъездом был здоров как бык и энергичен. Никто не предполагал, что его сыну титул герцога достанется в девятнадцать лет.

Запасы выдержки были невелики и таяли с каждой секундой. А потому он решил, что сама Матерь смилостивилась над ним, когда слуга доложил о приходе Верховного иллюстратора и разом смолкли все голоса.