Золотой ключ. Том 1 - Дженнифер Роберсон

— Вижу, — блеклым голосом промолвил Раймон.

— Грихальва этого слова не знают. — Палец Сарио задержался на тесном рядке письмен. — Акуюб. Вот что это такое. — Теперь ему было легко — он хорошо изучил слова и их смысловые значения. — Акуюб, Раймон. Владыка Пустыни. Наставник Человека.

— Ты разобрался.., в этом?

— Меня научили. Да, теперь я в этом разбираюсь. — Он ухмылялся, высматривая радость в лице сангво Раймона, в его усталых глазах. — Я много чего знаю.

"Но тебе открою далеко не все”.

Раймон был бледен как восковая свеча.

— И как ты намерен использовать эти знания?

— Как ты и хотел. — Сарио пожал плечами. — Я тебя очень хорошо понял.

"Где же одобрение?” Он поспешил добавить:

— Сделаю все возможное, чтобы один из Грихальва…

Он не закончил фразу. За стеной комнаты, за стеной Палассо Грихальва, в нескольких улицах от квартала художников, неожиданно грянули исполинские колокола Катедраль Имагос Брийантос. К ним присоединились колокола других санктий и молелен.

«Сейчас?»

Сарио, коренной житель Мейа-Суэрты, язык колоколов знал великолепно. Екнуло сердце: он разобрал мелодию, понял, что это за звон, хоть и никогда его раньше не слышал; он всегда звучал чуть-чуть иначе, ведь на памяти Сарио в семье до'Веррада умирали только дети. “Номмо Матра, пусть они сейчас же смолкнут!"

Но колокола не смолкали. И тогда страх отступил, а молитва изменилась:

«Номмо Матра, хоть бы это было правдой!»

Да, страх отступил, но проснулось чувство вины. Впрочем, и его хватило ненадолго.

Раймон опустился на колени. Склонил голову. Взялся за Чисву до'Орро.

— Номмо Матра, номмо Фильхо…

Колокола трезвонили. Слова укладывались в их ритм.

— О Милая Матерь, Пресвятая Матерь, Святой Сын и Семя…

Весь мир был отлит из меди.

Раймон поцеловал Ключ, прижал к сердцу.

— Граццо, защитите нас. Защитите нас всех.

Сарио повторял за ним вслед, точно эхо: так было надо. Но мысленно добавил кое-что от себя:

"И пусть Твоему Сыну даже в печали достанет ума оценить мой труд по достоинству и позаботиться, чтобы меня предпочли всем остальным. — Подумав, он уточнил:

— Особенно Серрано”.

Он себе казался хрупким. Слабым. Пойдет трещинами и развалится на куски, если кто-нибудь рядом произнесет его имя.

Разумеется, произнесли. Да и могло ли быть иначе? Для того-то и предназначалось это имя, чтобы прозвучать, когда наступит срок. Но от этой мысли ему не стало легче. Их много, и они сильнее. Точь-в-точь могучий лес перед одинокой дрожащей былинкой.

"Алехандро”, — сказали они. — “Герцог”. “Ваша светлость”.

Новое имя. Новое обращение.

«Нет! — мучительно хотелось выкрикнуть. — Ни за что!»

Он сломается. Его раздавят.

"Алехандро”, — сказали они. И было в этом имени все: мольба, приказ, утешение. А потом был шквал вопросов, ответов, предположений. Обвинений. Были слезы, изумление и ненависть.

— Вы уверены? — спросил он наконец. Ответом были изумленные взоры и угрюмое молчание. — Эйха.., есть ли смысл? И повод?

— Безусловно, есть политическая целесообразность, — размеренно, как ребенку, ответил ему один из придворных. Да, наверное, по меркам этого извращенного мира Алехандро и был ребенком. — Мы не знаем истинных причин, но разве это столь уж важно? В Пракансе много наших недругов, даже среди тех, кто любезничает с послами и твердит о мире…

Вельможи заговорили друг с другом о трагедии и войне. О подлом убийстве.

— Вы уверены? — повторил он, уже приняв решение и думая, что отец одобрил бы его. Нисколько в этом не сомневаясь. Бальтрану в таких ситуациях помогали врожденная проницательность и многолетний опыт, а его сын — новый герцог Тайра-Вирте — видел лишь одно: весь двор жаждет мести.

— Вы в самом деле хотите, чтобы я пошел воевать?

"Конечно, хотят, как же иначе? Войска Тайра-Вирте всегда ходили в бой под предводительством герцогов”.

— Мне не нужна война.

Голоса стихли. Опять он их поразил. Да и себя, так как вовсе не собирался говорить это вслух.

— Эйха, не нужна, — повторил он отчетливее. — Ни один здравомыслящий человек не желает воевать.

— Даже чтобы отомстить за честь предательски погубленного отца? Алехандро поморщился. Да, Бальтран до'Веррада был человек чести. Но у него хватало и других достоинств. Он был мудр, здравомыслящ, целеустремлен. Алехандро судорожно сглотнул.

"А у меня ничего этого нет. Есть лишь уверенность, что я не гожусь на роль правителя”.

— Ваша светлость.

Кто это произнес? Марчало Грандо, главнокомандующий? А может, кто-то другой. Лиц было не разобрать — у Алехандро вдруг все расплылось перед глазами.

— Ваша светлость, необходимо наметить пути, взвесить мнения, принять решения…

И тут он дал выход гневу, страху и печали, распиравшим грудь.

— Номмо Матра, оставьте меня в покое хоть ненадолго! Милая Матерь, я всего час назад узнал о гибели отца, а вы уже вцепились, как овчарки в волка, и тащите на войну!

Воцарилось молчание. В этот миг в глазах прояснилось, и он увидел. Всех. Все. И его осенило.

Превозмогая боль души, он сказал:

— Сейчас не время.

Марчало — с этой минуты его марчало — смущенно потупился.

— Да, ваша светлость.

Глава 20

Сарио научился-таки изображать на лице смирение. Он будет таким, каким его должны видеть (хотя все равно не увидят. Слепцы!). Спокойным, но не дерзким. Уверенным в себе, в своем праве находиться здесь, но не надменным. Не брезгливым. Гордость допустима, без нее художник — не художник, а всего лишь ремесленник, копиист, бродячий итинераррио, что само по себе не позорно, как не позорен любой честный труд, — но для тех, кто верит, что между художником и ремесленником лежит пропасть, отсутствие гордости — верный признак посредственности. И эта вера, эта боязнь не то что быть — иметь хоть малейшее сходство с заурядным ремесленником все время подогревала тигель, в котором сплавлялись воедино душа, талант и техника Сарио.

На нем был костюм, пошитый специально к этому дню; Сарио знал, что костюм вызовет много разговоров.

Но дело того стоило; приглашение исходило из Палассо Веррада, и ни один Грихальва не посмел бы игнорировать его или ответить отказом. Четверо явились в традиционных темных одеждах унылых тонов (чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, а значит, и не напрашиваться на оскорбления) и один — в щегольском костюме ярко-зеленого цвета, сразу наводящего на мысли о “бандитах” и “варварах” — предках Грихальва. Не так давно Сарио пришел к выводу, что зеленый цвет ему нравится, вполне идет к его черным волосам, карим глазам и смуглой коже. Впрочем, обзавестись тюрбаном он не решился — это однозначно расценили бы как дерзость. Ведь на выставку пришли не только Грихальвы, но и многие мейасуэртцы из других известных родов, придворные, Премиа Санкта и Премио Санкто и сам герцог Алехандро.